Проходит в гостиную, ложится прямо в юбке и блузке на диван, и укрывается тонким пледом, что висел на спинке.
Наблюдаю за ней. Катя на меня не реагирует.
— Может поешь чего-нибудь? Или выпьешь?
— Нет, — снова тихий хрип.
А меня этот звук по-живому режет. Хочется расхерачить всё вокруг, чтобы её боль облегчить. Позвонить зав. отделению и попросить уволить Катю к чертовой матери, чтобы больше не видеть её такой, чтобы больше ей не пришлось это переживать.
Слышу шаги в глубине дома. Мы не включали свет, поэтому только по очертаниям фигуры догадываюсь, что у входа в комнату стоит Катин отец. Подхожу к нему.
— Не спасла? — Тихо спрашивает он.
— Нет. — Также едва слышно отвечаю я.
— Спасибо, что привёз. Сейчас её лучше не трогать. Завтра она возьмет себя в руки. Пусть поплачет. Мы за ней присмотрим.
— Я здесь останусь, — не спрашиваю, ставлю перед фактом.
Отец Кати внимательно смотрит мне в глаза. Выдерживаю его взгляд. Он, поняв что-то для себя, кивает и тихо информирует:
— Где гостевая комната, ты знаешь. Спокойной ночи. — Тихо разворачивается и уходит.
Я не отвечаю. Снимаю пиджак и галстук. Бросаю их на спинку дивана. А сам устраиваюсь на стуле у стены рядом со входом в комнату. Вытягиваю ноги. Скрещиваю руки на груди, и, упираясь затылком в стену, закрываю глаза, пытаясь расслабиться.
Через некоторое время слышу шуршащие шаги собаки, в комнату заходит Снежка. Обнюхивает меня, идёт к дивану и, запрыгнув на него, устраивается рядом с Катей. Она вытаскивает руку из-под пледа, обнимает Снежку и начинает всхлипывать. А собака смирно лежит рядом, позволяя себя обнимать.
Мои внутренности скручивает в узел от слёз любимой. Но я молча продолжаю сидеть на стуле и ждать.
Мне просто нужно быть рядом. Если не обнимать, то хотя бы видеть её. Иначе я как зверь в клетке буду ходить всю ночь, переживая за неё. Эмоции внутри превращают кровь в кипяток. Руки сами сжимаются в кулаки.
Моё тело подсознательно готово разорвать врага, который посмел обидеть любимую женщину. Я пытаюсь усмирить инстинкты, головой понимая, что никто не виноват. Это надо как-то пережить.
Но для себя понимаю, будь сейчас рядом тот же Вано, я бы набил ему морду, просто потому что не уберёг, просто чтобы выпустить пар и не сорваться. Глупо, беспочвенно — понимаю. Но сейчас я не уверен, что смог бы сдержаться. И даже рад, что отпустил охранника.
Получается взять свои эмоции под контроль только после того, как Катя перестаёт плакать и затихает, провалившись в сон.
Глава 21
Как же тяжело с этим мириться. Как же невыносимо их отпускать.
Ещё час назад ты проведывала их в палате. Они улыбались в ответ. И вдруг, бац, и нет больше этого маленького человечка.
И как же страшно слышать непрерывный писк приборов. Пытаться завести их сердце, и видеть, что ничего не получается.
Я готова поверить в это мгновение во что угодно.
Молиться всем богам, чтобы помогли. Только не оставляли малыша сейчас. Они нужны именно здесь, именно в этот момент. И осознавать, что бога не существует. Ведь если бы был, не позволил этому случиться.
Ждать чуда, и убеждаться, что его просто нет в природе.
Смотреть в остекленевшие глаза, и вспоминать их живой и любопытный взгляд.
Их глаза. Они всегда смотрят на меня с таким бесконечным доверием и надеждой. И когда их сердце останавливается, я вижу упрёк в их замерших зрачках. Они мне ещё долго снятся.
В эти минуты я чувствую себя не ведущим хирургом, а беспомощной и неумелой женщиной.
Моё сердце разрывается от боли. Мои внутренности скручивает от спазма. Я не могу вздохнуть. Но мне надо собраться. Взять себя в руки. Выйти к родителям, и сказать им, что их ребёнка больше нет. Что не спасла. Не смогла. Не справилась.
И каждый раз мне кажется, что я сдалась. Что может если бы ещё чуть-чуть подольше поборолась, что-то ещё придумала, может откачала бы, запустила маленькое сердечко.
И слова коллег, что я сделала всё, что могла, не помогают. Потому что невозможно к этому привыкнуть. Невозможно это принять.
И нет никаких оправданий. Никаких объяснений. Почему именно этот ребёнок? Почему именно сейчас? Почему так рано? За что?
Нет справедливости в этом мире.
Нет чуда.
Нет бога.
Есть только естественный отбор. И его жесткие и безжалостные правила.
Это единственное, что я до сих пор не могу понять и принять в своей профессии. Моя душа истекает кровью каждый раз, когда это случается.
Я как помешанная начинаю искать ответ на вопрос «почему?»
И не нахожу.
И так до тех пор, пока слёзы не смывают ту горечь и боль за своего пациента. Пока мозг не вспоминает, про тех, за кого ещё можно побороться. Про тех, кто меня всё ещё ждёт и надеется.
И я, как феникс, встаю из пепла, отряхаюсь и иду упрямо снова в бой за эти маленькие жизни. Ещё совсем наивные, чересчур доверчивые и чистые, как белый лист.
В следующий раз я точно отвоюю.
Глава 22
Сегодня в клинике обычный день. У меня день консультаций и работы с документами. В такие дни я изучаю истории болезни пациентов, которые заявились на приём ко мне, отсеиваю срочные случаи, расставляю приоритеты, составляю совместно с Полиной график операций.
Мы всегда оставляем окошки для срочных случаев. Просматриваю внимательно анамнез детей, которые записаны на консультацию через несколько дней, делаю пометки, разрабатываю ход операций, если необходимо, консультируюсь с другими специалистами.
Как всегда, забываю про обед. Полина приносит заказанную Даней еду из ресторана. Я уже не возмущаюсь. Принимаю с благодарностью его заботу. Вспоминаю позавчерашнее утро на даче у родителей.
Когда проснулась утром, удивилась, заметив спящего на стуле Вяземского. Он выглядел таким расслабленным, незащищенным, не таким суровым, как обычно. Черты лица разгладились. Какое-то теплое чувство в груди подтолкнуло меня укрыть его своим пледом, и тихо на цыпочках выйти из комнаты, постаравшись не разбудить.
Я быстро приняла душ и переоделась в чистое. Спустившись в кухню, застала там отца и маму, которые на завтрак ели сырники, запивая их чаем.
Я молча села к ним за стол. Нам не нужны слова. Всем и так понятно, как это тяжело — потерять пациента.
Но папин комментарий заставляет меня замереть, не донеся сырник до рта:
— Всю ночь тебя сторожил, как лев свою раненную львицу.
Мама нежно улыбается на его слова.
А я задумавшись смотрю в сторону гостиной, где за стеной спит мой лев. И мои губы сами расплываются в улыбке.
По завершению рабочего дня. Выхожу из больницы и с удивлением на месте одного из охранников вижу Михаила, главу службы безопасности Дани. Настораживаюсь, но подхожу к нему, чтобы узнать, в чём дело.
— Садись, Катерина, прокатимся. Ваня твою машину пригонит.
Сажусь на заднее сиденье. Молчу. Жду, когда безопасник сам заговорит.
— Ты своих детей-то хочешь? — спрашивает меня Миша.
Неожиданное начало. Заинтриговал.
— Хочу, конечно.
— Тогда у тебя только один вариант — простить Даню.
— Это почему?
— Потому что он уже считает тебя своей женой, и никого к тебе не подпустит. И поверь, на штамп в паспорте ему наплевать.
— Ну, быть с ним силой он меня тоже не заставит. — Отворачиваюсь раздраженно к окну, не люблю, когда на меня давят.
— Божечки упаси! — Смешно выпучив глаза, восклицает Михаил. — Да, он скорее себе руку отрежет, чем позволит самому себе снова тебя обидеть. Он с тебя волоску не даёт упасть. Моим ребятам за каждый твой чих у него на ковре отчитываться приходится. Даже материться и курить при тебе им запретил.
— Бедные, — улыбаюсь я, не сдержавшись.
— Тебе смешно?! — Поворачивается ко мне Миша всем корпусом с грозным видом. — А у меня уже все, кто к тебе приставлен был хотя бы по три раза, набожными стали. Сильнее родственников за твоих пациентов молятся. Переживают, что не дай бог ты расстроенная из операционной выйдешь. Тогда же всё! Хана! Данил даже разбираться не будет, всех под орех разделает! Так что, ты там давай, не дури. Хватит уже обижаться. Прости дурака, женитесь и рожайте детей на радость бабушкам и дедушкам.
