— Поедешь. Ты ведь не хочешь закончить как твой папа. Ну или как мама. Напомни мне, кто быстрее из них умер? Все никак не вспомню.
Меня засасывает в вакуум, где нет ни звуков, ни запахов, ничего, есть только острая боль, что проходится по каждому нервному окончанию моего тела. Я смотрю в глаза Германа, и как рыба открываю и закрываю рот.
Что. Боже. Неужели? Сдавленный всхлип вырывается из глотки, и я начинаю оседать по стене, но Герман подхватывает меня ровно в тот момент, когда я практически «целую» грязный подъездный пол. Он шепчет мне в ухо слова, которые я не могу разобрать, не сразу, будто бы я перестала понимать русский язык.
— Жалко будет губить такую красоту. С другой стороны, мне даже выгодно будет, но знаешь что? Я не хочу все портить, у меня ведь такая красивая жена. Самая лучшая. И честная, и добрая, и заботливая. Немного правда ссориться любит, но я тоже хорош. На этих ссорах испытываю бешеный азарт помириться одним древним способом. Так что продолжай, мне нравится.
Шок и паника отражаются на моем лице достаточно ярко, и все, что удается сделать в этот момент, не разрыдаться окончательно, а лишь закусить губу до противного металлического привкуса во рту.
Мои родители. Мои родители. Нет. Стоп-кадрами перед глазами мелькают картинки того, как я узнала о их смерти. Как я упала на пол и билась в истерике, пока Герман не v3oZgLr1 сгреб меня в охапку и не вколол что-то. А дальше забытье, отрицание. Жгучее и болезненное. Следом негодование на рок, судьбу и Бога, а позже затяжная депрессия, из которой я выбраться не могла годами, только сейчас ко мне пришло принятие. Но нет примирения.
И все разлетается на мелкие части вновь, толкая меня на первый этап.
— Отойди от нее, иначе я сломаю тебе обе ноги, — гремит эхом.
— Вау, Влад. Ну надо же, что это ты тут делаешь? Ай, мы с Витой уже уходим.
— Ты сваливаешь, а Вита остается здесь. И поверь мне, ресурсов, чтобы убедить в том, что уйти придется, мне хватит. Иначе придется как обычно, бить в табло. Ты ведь у нас только силой понимаешь.
Влад обхватывает мою околевшую руку и тянет к себе. Я тряпичной куклой повинуюсь его действиям, находясь в полнейшем шоке.
Господи, если он причастен ко всему, то я все это время жила с убийцей своих родителей. Слезы прорываются из глаз, но я не издаю ни звука.
— Влад, ты ведь понимаешь, что она моя жена? И тебе тут ничего не светит.
Влад совершенно спокойно притягивает меня к себе еще ближе и шепчет в ухо:
— В нашу квартиру иди быстро.
Начинаю мелко дрожать, но Агапов перехватывает мои руки и вставляет в них ключ, а потом толкает меня наверх, и я подчиняюсь. Боже, почему я просто делаю то, что он говорит?
С каждым шагом, что отдаляет меня от Германа, я ощущаю шагающее навстречу отчаяние.
Оно уже у ворот.
Как только оказываюсь в квартире Агаповых, я падаю на пол и медленно умираю от осознания истины.
Все было спланировано. Холодные пальцы обхватывают шею, и я начинаю глубоко дышать, отсчитывая до десяти.
12
Сколько времени он бы еще скрывал свою сущность и почему показал только сейчас? Почему?! Что мешало ему сразу от меня избавиться, зачем медленные мучения? Что не так с этим человеком? Он же получил все, если все действительно так, так зачем тянут кота за хвост?
Возможно, он просто испытывает наслаждение от чужих страданий. И это тоже не лишено смысла. Ничего из того, что может быть причиной такого, не станет для меня удивлением. Раз уж я ослепла и не заметила очевидного, не смогла распознать змею, что пригрела у себя на груди. Человека, которому отдала всю себя.
Ощупываю щеки и понимаю, что горю, и либо это от эмоционального всплеска, либо я действительно заболела. Мне плохо на любых возможных уровнях, включая душевный. Все пропитано яркими вспышками агонии, затапливающей мою реальность. Словно безумными мазками одержимого художника все вокруг окрашивается в бардовый цвет.
Влад резко открывает входную дверь, заходит внутрь и одним махом поднимает меня с пола, плотно припечатывая к стенке. Мой вялый взгляд проходится по подрагивающему кадыку и содрогающимся скулам. От мужчины веет непредсказуемостью, потому что я не знаю, кем он стал за это время.
— Что он тебе сказал, Вита? — Агапов разъярен, взбешен и взлохмачен. Но мой взгляд не может сконцентрироваться ни на чем. Лишь вялость сейчас преобладает в теле. Взгляд ползет к глазам, но утопает в области щек, покрытых трехдневной щетиной.
— Ничего. Он ушел? — руки безвольно опадают по швам. Странный комок в горле становится по истине невыносимым и заставляет меня глотнуть побольше воздуха. Мне надо просто пережить это.
— Что. Он. Тебе сказал? — игнорируя мой вопрос, цедит по словам Агапов. Притрушивает меня. На меня обрушивается стальная хватка, что припечатывает к стене.
Очередная порция боли затапливает тело, стоит мне только вспомнить обо всех словах, брошенных Германом так, словно это ничего не значит. Я прикусываю губу.
— Ничего.
— Ты хоть когда-нибудь можешь не вести себя как обычная…ؙ— Агапов умолкает и придвигается ко мне. Стальная грудная клетка плотно прижимает меня к себе. Это давление становится облегчением, несмотря на негативные эмоции от такого контакта с бывшим, потому что я не могу себя больше держать.
— Что? Продолжай, Влад, кто я? — еле держу глаза открытыми, приподнимаю голову и вперяюсь в него злобным, как мне кажется, взглядом.
Раньше мы часто спорили, в этом и заключались наши особенные отношения. Никто не понимал, как так можно, но увы и ах. Было дело. Раньше было много чего, и от этого все больнее и больнее терпеть его рядом с собой. Еще одно живое напоминание о том, что тот, кто был когда-то всем, оказался никем.
— Упертая ослица, — Агапов поднимает руку и опускает на мою щеку. Мне кажется, что она по меньшей мере лед, как и его глаза, обычно насквозь пронзающие своим холодом. — Что за черт?— ощущаю, как такие же холодне губы касаются моего лба, и я ежусь, не готовая к такому перепаду температуру. Взгляд падает на ноги, и с каждым вздохом ощущение, что пол все ближе ко мне, я словно лечу.
Слабость в теле настолько сильно толкает меня в какое-то приглушенное забытье, что я не сразу понимаю, что оказываюсь в руках Агапова абсолютно без способности двигаться. Меня словно выключают. Возможно, разговор с мужем стал последней каплей, а возможно и без него я бы просто в один момент не вывезла это все. Но неспособность даже пальцем пошевелить меня сейчас не пугает. Меня вообще ничего не пугает.
Кроме того, что я была в постели с врагом.
— Вискас, это ни черта не смешно! — Агапов гремит над ухом, одновременно с этим я ощущаю мягкую поверхность над собой.
Какие-то голоса сливаются воедино, противный привкус во рту, жжение в руке, кто-то перешептывается, и все это никак не хочет обретать реальные формы. Невозможно выплыть наружу, но я уже и не пытаюсь.
— Влад, он может причинить ей вред…
— ….не накручивай себя, мам.
— посмотри, какая она худенькая, он из нее все соки выжал, — женский плач врывается в пространство. Нежный звук прерывается басом, кто-то третий недовольно бурчит.
— Не оплакивай. Решим.
— …сама сделала свой выбор.
— Ты тоже хорош, нужно было…
— Сын, ты…
Все прерывается стремительно, в конечном итоге я просто засыпаю. Мне становится тепло, спокойно и очень хорошо. Тут пахнет цитрусами и бесконечно уютно, здесь мне хочется оставаться. А на фоне звучит любимая музыка моей мамы, которая часто играла мне ее на фортепиано и меня научилатому же, пальцы помнят, но практики ноль. Кто-то нежно гладит меня по голове, целует в лоб.
Распахиваю глаза и понимаю, что я не дома, и вообще я без понятия на самом деле, где, потому что впервые вижу окрашенные добела стены и мелкие лампочки на подвесном потолке, затем взгляд утекает на строгую мебель в темных тонах.
Мозг до сих пор прогружается, когда я с трудом поднимаюсь с кровати и ощупываю свое тело на предмет одежды, после чего обнаруживаю себя в незнакомой пижаме -рубашке. Втягиваю поглубже теплый воздух, выуживая аромат цитрусов и кожи. Ничего не понимаю и лишь настороженно оглядываюсь. В голове точечно долбит в одно место, и от этого очень сложно сконцентрироваться хоть на чем-то. Безумно хочется пить.
