непутевой мамаше? Где она, кстати? Судя по номеру, который мне названивал, где-то за границей?
— Да, Люда на заработках.
Окидываю мать скептическим взглядом.
— Дочку, я так понимаю, не она содержит?
Мать тяжело вздыхает. Помнится, в свое время дочку она выгораживала как могла. Даже если Люда была абсолютно не права, мать искала любой повод, лишь бы это опровергнуть. Интересно, сейчас тоже будет защищать и выставлять святой?
— Люда с дочкой не общается, — говорит слишком резко. — Она молоденькой совсем ее родила и не смогла справиться с такой ответственностью.
— А ты, значит, смогла? Своих детей угробила и на внуков перешла?
— Прямо-таки угробила? — произносит с возмущением в голосе. — Ты вон какой вымахал.
— Твоими заслугами, полагаю? — спрашиваю не без иронии.
— А чьими же? Вот растила бы тебя, сдувая пылинки, где бы ты был? Может, и жил бы в этой конуре, а так…
— А так ты все сделала, лишь бы я не загнил здесь?
Поражаюсь ее способности выкручиваться.
— А что, хочешь сказать, не сработало?
— Сработало, но в этом нет твоей заслуги.
— Так что с Никой? Ты привезешь ее мне? — игнорирует выпад в свою сторону.
— Ты сказала, что больна.
— Больна, — соглашается. — Говорят, недолго мне осталось.
— И зачем тебе девочка? Не хочешь оставаться одна перед смертью?
— Она ко мне привыкла, ясно тебе?! Ты бы… мог помочь, в конце концов. Мне и… ей. Раз матери она не нужна.
— Я не занимаюсь благотворительностью.
Собираюсь скрыться в машине и уехать отсюда. Не знаю, чего, собственно, ждал от разговора. Раскаяния, что ли? Никогда она вину свою не признает, даже если одной ногой в могиле будет.
— Подожди, — хватает меня за руку, но тут же отпускает, испугавшись моего взгляда.
Не знаю, что я там транслирую, но вряд ли что-то для нее приятное.
— Нику я люблю очень, но возможности у меня не безграничны. Делала, что могла.
— Она истощена. Доктор сказал, ей не хватает питания, витаминов.
— А где я их возьму? Людка забирала все, что этот богатенький мажор ей слал. У нее там детки имеются, а жизнь за границей дорогая.
— И потому можно забить на того ребенка, что не с ней, так?
— У нее своих проблем хватает. Там ребеночек болеет и…
Устав слушать оправдания, таки открываю дверцу автомобиля.
— Ты же позволишь с ней видеться? — как-то с надеждой спрашивает она.
— По ее желанию. Если захочет — да.
— Но она же… — порывается снова схватить меня за руку, но получается только прикоснуться к ткани пиджака. — Что она понимает? Ребенок совсем.
— Добро и зло понимает, мама. Лучше некоторых взрослых.
Устав разговаривать, забираюсь в машину и громко хлопаю дверью, сразу устанавливая блокировку, и не зря, потому что мама не теряет возможности, подходит, дергает ручку.
— И что все? — вопит. — Так уедешь?
— Денег не дам, — говорю холодно, приоткрыв на пару сантиметров окно.
Уезжая из двора, в котором некогда бегал пацаном, не испытываю никаких чувств, кроме облегчения. Уже на выезде на шоссе звонит телефон.
— Давид Александрович? — звонит врач Ники.
— Да.
— Вы можете сейчас приехать в больницу?
— Что-то срочное?
— Дело в том, что здесь объявился отец Вероники и требует впустить его к ней.
— Удерживайте любыми способами. Буду через пятнадцать минут.
— Я, конечно, знала, что у тебя не все дома, но не думала, что настолько, — не скупится на выражения сестра.
— Милка! — недовольно восклицаю в трубку.
— А что Милка?! Это ребенок любовницы, а ты там вокруг нее ошиваешься.
— Ну хватит.
— Нет, не хватит! Кто тебе еще правду скажет? Признавайся, Назар тебя там силой удерживает?
— Никто меня не удерживает.
— Тогда не понимаю. Что ты там забыла?
Объяснить сестре, почему я остаюсь в больнице с ребенком Назара, очень сложно, не раскрывая всех карт. А рассказывать ей правду сейчас — все равно что признаться, что я сумасшедшая. Сестра после случившегося и так частенько на меня посматривает с сомнением. Все-таки мое признание, что мы решили не заводить детей, сильно ее подкосило. Я, всегда мечтавшая о ребенке, просто не могла такое решить, и первое время Милка пыталась мне это доказать. Говорила, что я плохо подумала или вообще поддалась на уговоры Назара. А теперь я остаюсь с его дочкой от другой женщины в больнице. Мила наверняка уже просматривает телефонные номера психиатров.
— Я потом тебе все расскажу, хорошо? Просто поверь мне. Я не сошла с ума, так надо. Я должна тут остаться.
— Ладно. Но если завтра ты не явишься и не расскажешь мне все, клянусь, я выведаю, в какой больнице ты находишься, и заберу тебя оттуда силой!
Ее слова звучат больше как анекдот, чем попытка надавить. Все же Милка не умеет злиться, она даже голос с трудом повышает на кого бы то ни было. Я всегда ей говорю, что она станет прекрасной матерью, но она лишь отмахивается и утверждает, что рожать в наше время не от кого. Генофонд перевелся! Но это лишь до поры до времени, я уверена, что она встретит того самого, с которым ей захочется создать семью.
— Родители Назара, кстати, тоже волнуются. Они мне уже звонили, спрашивали, в чем дело и все ли с вами в порядке.
— Да, мне тоже звонили, но я не стала отвечать.
— Ни ты, ни он, поэтому они нашли меня.
— Тебе лучше всех удается их успокаивать.
— Подлиза.
— Любимая сестричка, — произношу в трубку елейным голосом.
— Ой, все, пока, сил нет тебя такую слушать, — уверена, что сестра сейчас улыбается, как делает всегда, когда я начинаю ее хвалить.
Милка отключается, а я поворачиваюсь к Нике и встречаюсь с ней взглядом. Поразительное сходство с Назаром не может не бросаться в глаза. Я не видела ту женщину, с которой мой муж переспал, и не могу даже предположить, есть ли в Нике хоть что-то от нее, но примерно так я представляла нашу с ним дочь. И очень трудно сейчас напоминать себе, что первый тест был отрицательным, значит, и второй вряд ли покажет другой результат.
—
