У тебя есть сестра? — спрашивает Ника.
— Подслушивать нехорошо.
— Я просто проснулась, — тушуется девочка, и мне вмиг становится стыдно за то, что я ее одернула.
— У меня не совсем обычная сестра. У нас разные мамы и папы, но мы выросли вместе.
— Это как? — с интересом подтягивается на кровати, чтобы сесть.
— В детском доме.
От сочетания этих двух слов у Ники на лице появляется нескрываемый ужас. Она даже вздрагивает, словно ее ударили, и подтягивает коленки к подбородку.
— Ты знаешь, что это?
— Да, — активно кивает. — Бабушка меня туда отвозила, чтобы показать, где я буду жить, если не начну ее слушаться.
У меня внутри такая буря эмоций поднимается, я едва сдерживаю рвущиеся наружу возмущения. Это какой же стервой нужно быть, чтобы так поступить с родной внучкой — отвезти в детский дом и сказать, что она отправится сюда? В голове не укладывается, как этой женщине такое вообще пришло в голову.
— На самом деле там не так плохо, как тебе рассказывала бабушка, — пытаюсь сформировать у Ники нормальное восприятие детского дома, хотя надеюсь, что она никогда там не окажется. Просто ужас на ее лице отзывается дрожью в моем теле. Не хочу, чтобы она боялась. — Мы с Милкой сдружились, выросли, у нас были хорошие воспитатели.
— Но не было мамы.
— Не было, но мы не отчаивались.
— А где твоя мама?
— Ее уже нет в живых. Она была не очень хорошей мамой, так что я не сожалею о ее уходе.
— И я, — неожиданно признается Ника. — Я помню маму, но она мне никогда не нравилась. Она меня била и кричала. Говорила, что я отродье.
С трудом удерживаю себя в руках, лишь бы не прижать Нику к себе. Я и так чувствую, что привязываюсь к девочке все сильнее и сильнее. А от ее слов на душе становится лишь тяжелее. Разве можно так обзывать собственного ребенка? У меня от рассказов Ники душа болит, а ее родная мать и бабушка смели над ней издеваться. Ну хоть Давид вроде бы нормальный, хотя времени на воспитание девочки, да и умений у него нет. Спихнет ее на нянь и учителей, и все. Даже не представляю, какое будущее ее ждет в этом случае.
— Теперь у тебя есть дядя, и он кажется неплохим человеком. Как тебе кажется?
Ника пожимает плечами и грустно смотрит в окно. Прежде мне не доводилось видеть детей, во взгляде которых читался бы отнюдь не положительный опыт прожитых лет. Но это, наверное, потому что детей, которых бы называли отродьем, я не знаю. Так что этот ее взгляд прибивает меня к месту намертво.
Я даже не сразу слышу шум за дверью и обращаю внимание лишь на то, как эта самая дверь распахивается. С грохотом отлетает в сторону. Я вздрагиваю, Ника моментально укрывается одеялом с головой. На пороге — Назар, за спиной которого собралась дюжина медсестер и парочка врачей.
— Вам нельзя сюда! — пытается донести до него кто-то из медицинского персонала.
— Здесь моя жена и моя дочь. Почему это мне нельзя? — басит так, что у меня все обрывается. Не помню его таким. Не помню, чтобы он когда-либо так злился.
— Что происходит, Назар?
Поднявшись с кушетки, иду к нему.
— Что за цирк?
— Цирк? — выдает со злостью. — Ты села в машину черт знает к кому, а цирк устраиваю я?
Вижу, как персонал за его спиной прячет взгляды, явно не желая наблюдать семейную драму. Да и вряд ли тут такое часто происходит. Детское отделение частной клиники нельзя назвать сборищем неблагополучных родителей. Так что мне становится стыдно за поведение Назара. И за то, что он втягивает в это меня.
— На нас все смотрят. И ты пугаешь Нику.
— Пугаешь Нику, — передразнивает. — Давно ли ты за нее так переживаешь? Она не твоя, ясно тебе? Она от другой женщины.
Я вижу все шокированные и сочувствующие взгляды, направленные в мою сторону. Вижу, как медперсонал начинает расходиться, и не верю, что муж способен так унижать меня.
— Ну-ка, пошли!
Словно ниоткуда за спиной Назара вырастает Давид. Я и не заметила, как он зашел. Зато четко вижу, как он хватает Назара за шкирку, как нашкодившего кота, и тащит на выход из палаты. Разница в росте позволяет ему без проблем вытолкать мужа в коридор и захлопнуть дверь, оставляя нас с Никой в тишине и недоумении.
— Папа злой, — замечает очевидные вещи Ника. — И дядя тоже злой.
Папа. Дядя.
Закатываю глаза, не зная, что отвечать на это. Понятно, что Назар — отец Ники, но она как-то подозрительно быстро стала его так называть. Может, просто долго ждала, когда у нее появится тот, на кого можно положиться? И почему-то решила, что это «папа».
А он ведь даже не взглянул в ее сторону. Он пришел за мной.
От обиды за девочку внутри все скручивается. Разве можно оставаться таким бесчувственным болваном и устраивать скандал на глазах у персонала?
— На кого он злится? На нас? За то, что мы ушли? — Ника с интересом всматривается в меня. Ждет ответа, которого у меня нет.
— Вряд ли на нас.
— Папа часто злится?
— Почему ты меня спрашиваешь?
— Ты ведь… он к тебе ушел, когда бросил мою маму.
У меня от шока округляются глаза. Я вовсю смотрю на девочку, не зная, откуда у нее такая информация. Не иначе как бабушка рассказала в сердцах. Только вот никого он не бросал. Ни ее маму, ни меня. Сыграл на два фронта и решил, что об этом никто и никогда не узнает. Но для этого нужно было получше следить за ребенком. Может, так бы я и прожила в неведении до самой старости.
Лишь одна эта мысль приводит в ужас. Жить в неведении и узнать, когда ты уже немолод, о том, что вся твоя жизнь — фальшь. Я бы не хотела. Уж лучше сразу, пока еще жизнь бьет ключом. Да, больно, да, трудно, но в тридцать легче начинать с чистого листа, нежели в шестьдесят.
— Твой папа не бросал твою маму.
— Но бабушка сказала…
— Она соврала.
Девочка сникает, опускает
