Но прогулки он ей не запрещал, и Элизабет пристрастилась к ним – сначала бродила по прекрасному парку, а потом и по его окрестностям. Она нашла извилистую тропу, ведущую вниз с горы, и дошла до террасы, где высились копры шахты, но украдкой понаблюдать за их работой было неоткуда. Тогда Элизабет начала изучать лес на склонах горы и попала в зачарованный мир кружевных папоротников, заросших мхом лощин, гигантских деревьев с золотистыми, розовыми, кремовыми, голубовато-белыми стволами, с корой разнообразных оттенков коричневого цвета. Сказочные птицы порхали среди деревьев стайками, попугаи всех цветов радуги сидели на ветках, какая-то неуловимая птичка издавала нежные звуки, напоминающие перезвон волшебных колокольчиков, другие пели мелодичнее соловья. Затаив дыхание, Элизабет наблюдала, как скачут с камня на камень крошечные кенгуру, напоминая ожившие картинки из книжки.
В конце концов она забрела так далеко, что услышала шум бурлящей воды, и вышла к чистому стремительному потоку, сбегающему с крутого склона в лес, к железным джунглям Кинросса. Контраст был поразителен: с раем, раскинувшимся на вершине горы, соседствовали у ее подножия безобразные трущобы, кучи мусора и отбросов, канавы, ямы, ветхие лачуги. И река внизу становилась грязной.
– Это водопад, – послышался голос Александра.
Элизабет ахнула и обернулась.
– Как вы меня напугали!
– Змея напугала бы еще сильнее. Будь осторожна, Элизабет. Здесь повсюду змеи, яд некоторых убивает мгновенно.
– Да, я знаю. Яшма предупредила меня и показала, как их отпугивать: надо посильнее топать по земле.
– Это если вовремя их заметишь. – Александр встал рядом. – А вон там, внизу, наглядный пример тому, на что готовы люди ради золота, – продолжал он. – Здесь работы только начинаются. Статус прииска это поселение получит не раньше чем через пару лет. Да, в появлении этих трущоб есть и моя вина. Через шесть месяцев после того, как я прибыл сюда, поползли слухи, что я нашел богатую жилу возле малого притока реки Аберкромби. – Взяв Элизабет под руку, он решительно повел ее прочь. – Идем, познакомишься со своей учительницей музыки. А еще извини меня, – продолжал он, возвращаясь по тропе к дому, – что не додумался запастись книгами, какие интересны тебе. Но эту ошибку я уже исправляю.
– А мне обязательно надо учиться музыке? – спросила Элизабет.
– Если хочешь меня порадовать – да. Ты хочешь меня порадовать?
«Хочу ли я? – Элизабет задумалась. – Я вижу его только в постели, он не удосуживается даже приезжать к ужину».
– Конечно, – кивнула она.
Мисс Теодору Дженкинс объединяло с Яшмой одно: обе кочевали по золотым приискам вслед за отцами. Том Дженкинс умер от цирроза печени, вызванного необузданным пьянством, еще в Софале – городишке на реке Турон, и оставил свою робкую дочь-дурнушку без крыши над головой и без средств к существованию. Поначалу она нанялась горничной в недорогой пансион: накрывала на столы, мыла посуду, стелила постели – и все это за жилье, стол и шесть пенсов в день. Воспитанная в строгих религиозных правилах, девушка стала все чаще бывать в церкви, особенно после того, как священник узнал, что она играет на органе. Когда золотая жила в Софале истощилась, Теодора перебралась в Батерст, где Констанс Дьюи увидела ее рекламное объявление в газете «Батерст фри пресс» и увезла к себе домой, в Данли, где Теодора стала учить музыке дочерей Констанс.
Когда последние из дочерей Дьюи отправились заканчивать учебу в сиднейский пансион, мисс Дженкинс не осталось ничего другого, кроме как давать уроки музыки в Батерсте и с трудом сводить концы с концами. Спустя некоторое время Александр Кинросс предложил ей хибарку в Кинроссе и приличное жалованье в обмен на ежедневные уроки игры на рояле. Безмерно благодарная ему, мисс Дженкинс немедленно согласилась.
Ей не было и тридцати, но выглядела она на все сорок, особенно потому, что имела тусклый цвет волос и глаз, а ее кожа от яркого солнца покрылась сеточкой мелких морщинок. Способности к музыке Теодора унаследовала от матери, которая обучила ее нотной грамоте и старалась находить для дочери пианино для упражнений на каждом прииске, где они селились.
– Мама умерла через день после того, как мы приехали в Софалу, – объяснила мисс Дженкинс. – А папа – год спустя.
Этот кочевой образ жизни изумлял Элизабет, которая никогда не отъезжала дальше пяти миль от дома, пока за ней не прислал Александр. Как тяжела такая жизнь для женщин! Как трогательно обрадовалась мисс Дженкинс шансу, который дал ей Александр!
Той ночью в постели Элизабет сама придвинулась к мужу и положила голову ему на плечо.
– Спасибо, – еле слышно выговорила она и поцеловала его в шею.
– За что?
– За то, что вы так добры к бедной мисс Дженкинс. Обещаю вам, я научусь играть на рояле. Это самое меньшее, чем я смогу отблагодарить вас.
– Ты можешь сделать кое-что еще.
– Что же?
– Снять ночную рубашку. Кожа должна прикасаться к коже.
Застигнутая врасплох, Элизабет подчинилась. «Это» стало для нее настолько привычным, что уже не стесняло и не причиняло неудобств, но прикосновение обнаженных тел не вызвало приятных ощущений. Однако Александр счел эту ночь победой.
Но как же трудно оказалось учиться музыке! Элизабет была не лишена способностей, но выросла в семье, где музыкой никто не интересовался. Поэтому начинать пришлось с нуля, не имея даже элементарных познаний о музыкальных произведениях, названиях, формах. Изо дня в день она спотыкалась, играя гаммы. Удастся ли ей когда-нибудь сыграть первую пьеску?
– Конечно, но сначала надо добиться беглости пальцев и научиться управлять движениями правой и левой руки. А ваши уши должны научиться различать ноты, – объясняла Теодора. – Еще разок, милая миссис Кинросс. У вас уже кое-что получается.
Через неделю они перестали чинно звать друг друга по фамилии. Уроки слегка скрашивали одиночество Элизабет. Каждое утро ровно в десять Теодора выходила из вагона; до обеда они занимались сольфеджио, потом подкреплялись в зимнем саду и, наконец, переходили в гостиную и приступали к неизбежным гаммам. В три Теодора уезжала обратно в Кинросс. Иногда ученица и учительница прогуливались по парку, а однажды даже дошли до тропы, и Теодора показала Элизабет свой крошечный домишко, которым невероятно гордилась.
Но в гости ученицу она так и не пригласила, а Элизабет не напрашивалась на приглашения. В таких делах Александр был непреклонен: его жена не должна бывать в Кинроссе ни под каким предлогом.
Напрасно прождав уже вторых месячных недомоганий подряд, Элизабет поняла, что она в положении. Но как сообщить об этом Александру, она не представляла. Беда заключалась в том, что для нее он по-прежнему был чужим человеком и желанием сближаться с ним Элизабет не горела. Пытаясь разобраться в своих опасениях, она понимала, что до сих пор относится к нему как к далекому, непонятному, вечно занятому хозяину, с которым даже не о чем поговорить. Как же поделиться с ним новостью, которая переполняла ее тайным ликованием, не имеющим ничего общего с «этим» или с Александром? Как ни ломала Элизабет голову, нужных слов не находилось.
