Категоричность, нужно сказать, одна из основных черт ее характера. Будучи обязательной — ей тяжелы необязательные. Широкая натура не терпела скупых. Мелкая сиюминутная ложь «во спасение» вызывала гнев. С такими женщинами как она не легко. Но параллельно с требовательностью шла мудрость во взаимоотношениях, желание понять, не осуждать. А коммуникабельность и обаяние, скрывали внутреннюю требовательность.
Ведь мудрый Шопенгауэр все четко сказал: есть единственная точка отсчета для оценки того, кто рядом, — это наш собственный внутренний мир. Он-то как раз и судит, и не терпит, и понимает, и осуждает, и прощает.
Память о своей первой любви, своей школьной любви, Наташа несла через всю жизнь как что-то такое, к чему не нужно прикасаться. Она не идеализировала ни саму любовь, ни предмет любви. Мальчик, с которым училась в одном классе. Они жили недалеко друг от друга и далековато от школы. Поэтому почти с начальных классов шли вместе домой. Они подрастали вместе, читали одни и те же книжки, и, конечно же, появлялись первые общие интересы. В это время было столько тоски по любому поводу.
В годы ее детства телевизионные программы не были так раскованы, государственная газетная продукция выпускалась под неусыпным оком цензуры. Так что, информация для преждевременного взросления не представлялась. Конечно, и тогда были разные мальчики и девочки, но это, скорее, исключения. Наташа росла как все. Первая любовь — первый поцелуй. Первый муж — первый мужчина. Во всяком случае, она так считала. В первой любви, чаще всего, заложена несуразица, которая выражается в том, что это самое сильное чувство крайне редко приводит к супружеству.
Наташа подошла к тому возрасту, когда, не смотря на обстоятельства, взгляды меняются очень долго или не меняются вообще. Она уже давно знала простые истины, что желания побеждают верность, что в жизни все проходит, что общения в любви и сексе разные.
Вообще, слово «секс» очень гармонировало со словом «сикс» (по-английски — шесть). А в шестерках, еще древние знали, заложены дьявольские помыслы. Что же заложено в человеческую основу? Грех, сегодня называемый сексом? А позвоночник, как остов тела? То есть, скелет. Но ведь, старая, опять же, английская поговорка, скрывая тайну, говорит: в каждой семье свой скелет. Скелет, как то, чего не нужно знать другим. Что-то с сексом и позвоночником не то. Может, мы, сегодняшние, не так переводим или не так понимаем мысли предшественников?
Мысли ее перегоняли друг друга, не успевала заканчиваться одна, как вторая была, вроде на другую тему, все равно о любви. Она понимала, что яркие чувства бывают только тогда, когда виден предел. К сожалению, само существо долгого времени предполагает угасание чувств. Одни говорят, что любви нужны не только чувства, но и общность интересов. Другие — приятность кожи и дыхания, поведения и манеры говорить, гордость за любимого. Сколько женщин гордятся мужским умом и красотой, «золотыми» руками и работоспособностью, умением быть первым. И счастье, когда мужчина это понимает. Но к сожалению, есть масса вещей, которые разрушают сильное и в тоже время очень хрупкое чувство: это разобщенность взглядов на быт, это невозможность общей жизни аккуратного и неряхи, разумного в трате денег и транжиры, коммуникабельного и угрюмого. В общем, рядом с ваятельницей обязательно идет разрушительница.
Наташа думала целый день, вечером, сидя у зеркала, глядя в него и не видя себя. А потом посмотрела внимательно, внимательно: морщинки у глаз не вдохновляли.
— Интересно, что видит любящий мужчина? Какие недостатки? Тела, лица, рук, ног, характера? А может, вообще ничего не видит? Один восторг? Или сплошное снисхождение? — подумала она. — Нужно пойти к косметологу. А зачем? Ведь изменив кожу, не изменишь внешность. Что делать с выражением глаз и губ? Оно меняется только с изменением самого существа.
Так и не решив идти к косметологу или нет, легла спать.
Наташа была из тех людей, которые в любой проблеме ищут повод для оптимизма, а не лазейку для пессимизма.
Она знала, что в каждом десятилетии свое представление о любви. До двадцати одно, до тридцати другое, до сорока третье и т. д. Поэтому в их взаимности заложено не непонимание, а разный возрастной взгляд на одно и тоже.
Утром опять автобус, опять дорога, опять работа.
В Феодосии все складывалось, как нельзя неудачно. Руководитель турфирмы уехал в Киев, а остальные, естественно, не спешили работать. К 11 часам, наконец, собрались. Договорившись, что через два часа вернется за оформленными, напечатанными и подписанными договорами, Наташа пошла по городу. Хорошо, что у наших людей есть необъяснимое чувство юмора, которое частенько украшает жизнь. Завернув за угол, она увидела «хибару», которую еще лет десять назад не мешало бы снести. Единственно, что ее украшало — это дверь, рядом с которой по вертикали было написано «нотариус», а по горизонтали «гинеколог». При том, абсолютно одинаковым шрифтом. Больше никаких опознавательных знаков. Ну, как тут не улыбнуться. А в пицерии, куда зашла позавтракать, висел то ли призыв, то ли предупреждение, то ли угроза — «за столы без нужды не садиться». Этого было достаточно, чтобы дважды с удовольствием улыбнуться. Последняя капля в удовольствии — название частной клиники: «Небосвод».
Но мысли, все равно, возвращались к Кириллу. От нее не ускользнули заинтересованные и удивленные взгляды девушек, обращенные к нему. Наташа, в общем-то, и поспешила пригласить на танец, увидев очень решительную девушку по имени Яна, направляющуюся к ним. Но не к ней же. И конечно же, обычное женское чувство частной собственности, пусть на один вечер, взыграло. Почему она опять об этом вспомнила? Ведь по большому счету, вспоминать-то нечего.
У каждого человека в жизни, конечно же, бывают моменты, может не самые важные, которые врезаются в память намертво.
Она помнила, как двенадцатилетней девочкой поехала с отцом и друзьями на охоту. В общем-то, это была даже не охота, а однодневный отдых на берегу реки, в лесу, с удочками и одним охотничьим ружьем на всех. В тот момент, когда уже варилась уха из сома и все в ожидании обеда, кто-то увидел диких уток. Но ружье в не очень трезвых руках ранило не утку, а маленькую красавицу-горлицу. Наташа всю жизнь помнила, как папа расстроился, побежал в траву, взял ее в ладонь, а потом отдал ей. Впервые за двенадцатилетнюю жизнь она увидела смерть. Птица открывала глаза и закрывала, тяжело дышала, а потом закрыла их совсем. То ли маленький ветерок смерти, то ли первое очень сильное чувство жалости, то ли одно и другое. Но память запечатлела намертво.
