Выбрался из своего белого кокона, тщательно сложил его в рюкзак и поднялся. То, что он увидел, заставило его усомниться в здравии своего рассудка и схватиться за один из столбов навеса: вода в реке была совсем красной. Но это не был ни красноватый оттенок кофе, ни пурпурный — это был цвет крови, огненно-красный, густая и плотная субстанция. Над этим апокалипсическим пейзажем поднималось солнце, роза рассвета, повергающая все вокруг в зарево пожара, который раздувал прохладный свежий ветер. Кроны малочисленных деревьев, склонившихся над водой, были светящимися, полными жизни, яркими, что составляло контраст со стволами — бледными, белесыми, окутанными пеленой тумана.
Рафаэль стоял неподвижно, боясь малейшим движением разрушить мираж. Он ждал, пока его развеет луч солнца, но, чем светлее становилось, тем краснее оказывалась река. Наконец он решил подняться и спросить Педро о природе сего феномена.
— Растительные красители, — ответил матрос. — Чуть больше часа назад мы пересекли слияние с рекой Колорадо. Один раз за много лет река здесь становится цвета крови из-за цветов, похожих на дикий салат, которые растут по берегам. Это научное объяснение… Хотя найдутся сейчас и такие, кто утверждает, что это кровь всех тех, кто умер на этой реке, но я больше склоняюсь к версии с салатом.
Пассажиры один за другим стали просыпаться и в скором времени присоединились к Рафаэлю, завороженные благоговейным молчанием, вызванным кровавым видением. Только Макловио непочтительно заметил:
— Даже Моисею, при всей его славе, не снилось ничего подобного. Потому что, положа руку на сердце, знаменитое Красное море на самом-то деле чернее Морриса.
— Когда же ты научишься молчать, — вздохнул последний, поднимая металлическую руку.
Все утро они плыли по красной реке, пребывая в состоянии, подобном гипнотическому трансу. Педро то и дело дул в свою караколу, чтобы хоть как-то отвлечь. В час завтрака он предложил пассажирам и команде чай из голубых цветков.
Они так и не поняли потом, было это из-за чая или же последствием магического воздействия реки, но каждый начал видеть в алой субстанции давно забытые образы, которые скользили по воде, прыгали в нее. Мелисандра и Рафаэль, сидя рядом, демонстрировали друг другу, словно разноцветных рыбок, свои самые старые воспоминания, и это был тот момент, когда оба, всего за несколько миль путешествия, переступили черту, отделяющую их от сближения, которую другие мужчины и женщины переступают лишь через неопределенное количество дней и ночей.
Рафаэль мог наблюдать жизненные перипетии бабушки и дедушки Мелисандры. А она увидела рассеянные по течению реки тревожные образы уличных разборок. Рафаэль, прячущийся за мусорными баками на мрачной серой улице, пули, пролетающие совсем рядом с ним, и ребенок, который пробегает перед ним почти на расстоянии вытянутой руки и падает, убитый автоматной очередью.
— Я не спас его, — прошептал Рафаэль. — Я снимал это на камеру. Я окаменел, словно камера, а не я, была там. Постоянно вижу этого ребенка. Лучо его звали. Эти несколько секунд съемки принесли мне известность и удачу.
— Почему ты был там?
— Я больше месяца провел с одной бандой. Ее называли «Гробы»… Стрельба там была плотной, словно они в войне пытались накрыть огнем целую армию. Только эта война велась в неблагополучных кварталах. Война за переулки с чарующими обрядами.
— Но ты же мог умереть, спасая этого ребенка.
— Мне все так и говорили. Никто не осудил меня за то, что я не вмешался. Но ведь только я мог спасти его. Я же, напротив, заснял его смерть на камеру. Это было просто превосходно для моей карьеры. Я стал нарасхват, создал себе славу твердолобого человека. Это очень хорошо для моей профессии.
— И Васлала — репортаж, с помощью которого ты хочешь искупить свою вину?
— Возможно.
На протяжении нескольких миль пути на лодке царило молчание. Педро считал, что тот, кому посчастливилось плавать по красной реке, ни за что не покинет ее пределы, если только что-то очень важное не растревожит его душу. Для него опыт был сродни смерти, когда в последние секунды видишь всю свою жизнь, пролетающую перед глазами, с одной лишь разницей: на реке можно делать это не спеша, да и смерть не наступает тебе на пятки, нет физической боли, страха или тревоги.
Чуть позже, пока Эрман и Моррис вели философскую беседу о быстротечности времени, Рафаэль и Мелисандра устроились возле Педро на капитанском мостике, чтобы обсудить свою высадку на пристани у Энграсии.
Макловио, делающий вид, что дремлет в гамаке Эрмана, внимательно вслушивался в их разговор с Педро, так как для него было особенно важно наблюдать с близкого расстояния за передвижениями Мелисандры, как только они причалят.
«Если они останутся у Энграсии, — подумал он, — будет не так-то просто за ними уследить». Энграсия была единственной альтернативной силой, единственной, кого Эспада не могли ни подчинить себе, ни держать под контролем. Братья вели войну со всеми, кто не платил им дань или обращался к ним без должной учтивости. Они избирали и свергали правителей по своему усмотрению, торговали наркотиками и занимались азартными играми — самым распространенным развлечением в Фагуасе, любимым дневным времяпровождением членов всяких группировок, которые ночью устраивали разборки под любым предлогом. Они были хорошими компаньонами Макловио, его основными клиентами в контрабанде оружия. Единственная ссора с ними у него вышла достаточно давно, когда он не стал оказывать им содействие в вывозе сирот из Тимбу, его городишка, как сам Макловио говорил, потому как там у него был дом, уважение и, что самое главное, плантации филины. За долгие годы взаимоотношений с разного рода гангстерами он никогда еще не встречал никого сродни этим. Братья Эспада были неустанными кочегарами в войнах разной степени интенсивности. Война для них являлась средством существования, тем, что позволяло им множить и использовать свою власть.
Их военная организация занималась тем, что подстрекала и постоянно сталкивала разные группы людей, ссорами которых они умело манипулировали и всячески их провоцировали. Многие были убеждены, что они вообще не спали, и действительно, Макловио, который иногда проводил с ними целые недели, никогда не видел их спящими, как ни усердствовал, пытаясь подкараулить, когда же они устанут. В конечном счете он сделал заключение, что они, как Наполеон Бонапарт, научились спать стоя и с открытыми глазами. Дамиан, старший из братьев, был своего рода неудавшейся копией Дон Кихота, который на словах всячески выступал за помощь бедным и угнетенным, а на практике делал все возможное, чтобы уверить всех, что они никогда не перестанут быть таковыми, и лучше им смириться, потому что это для них единственно возможный способ достойного существования. У Антонио, его младшего брата, хитрого и практичного, не хватало времени на романтику. Он был самым ярым и злостным хулителем мифа о Васлале, обосновывая это тем, что миф воздействует на умы, подобно снотворному эффекту религии. Макловио был уверен, что он всячески поспособствует тому, чтобы отвлечь Мелисандру и продлить ее пребывание вдали от поместья.
