— М… предпочитаю не трескаться, но поясни, — ты покрутил заветрившийся бутерброд и всё-таки откусил от него.
— Тот дом, твой вид, одежда… Мне кажется, что ты надо мной сейчас шутишь.
— Не шучу. Правда!
— Но откуда это всё? Ты прям хочешь сказать, что какой-то святой элемент?
— Ага, — твоя улыбка меня почти тронула.
— Если ты такой святой — отдай духи, — на одной ноте попросила я.
— Не-а, найди для начала всех участниц процесса. Мне кажется, или ты пока не нашла ни одну?
***
Стоило тебе уйти и я тут же кинулась к баб Моте. Они с Люсей сидели на стильном терракотовом диване, перед огромной плазмой и наблюдали с воодушевлёнными лицами, как Деймон Сальваторе носится по городу в поисках очередного “чего-то там”.
— Эй вы? — позвала я.
— Мешает, — хмыкнула баб Мотя и нажала на паузу, — Ну что? И где там твой принц?
— Ушёл, — вздохнула я и упала на диван рядом с Люсей, — А вы тут что?
— Да окосели уже от сериалов. Люсь, спать не хочешь?
— Не-е-е-ет, — провыла она, но глаза были красными, больными. так что подростка послали куда подальше.
А я заслужила чашечку кофе.
— Он доктор, представьте!
— Да что ты!.. — удивлённо воскликнула баб Мотя, — Надо же. Бывает и такое…
— Но всё равно противный тип! А как там ваш внук и его пассия?
— Ну… вроде как он устроил ей идеальное свидание! Пожарил стейки, никаких цветов, маленькая загородная дача… Идеально, правда?
— О-о, — протянула я, падая на стол грудью и гладя на ультрамариновое вечернее неба. — Романтика… И почему не все такие… А что ещё?
— Ну, он вроде как намерен добиваться от неё серьёзных отношений! Без спешки. Говорит, что сначала она должна привыкнуть видеть его рядом. Как друга и поддержку.
— Класс. Вот правда же, это важно! Понимать, что мужчина с тобой будет и в горе… и в радости…
— Да-да.
Я думала о тебе. Конечно думала! Ты проник в голову и никак оттуда не желал выходить. Так что, каких бы сладких вещей про внука не рассказывала баб Мотя, я мысленно возвращалась к тебе.
Неонатолог… Как мило.
Глава пятнадцатая. Почти трепетная и полная нежности
Любить значит страдать. Чтобы не страдать, надо не любить.
Но тогда будешь страдать от того, что не любишь. Поэтому любить значит страдать.
Но не любить тоже значит это страдать. А страдать – это значит страдать.
Чтобы быть счастливым, надо любить. Значит надо страдать, но страдание
делает человека несчастным. Потому, чтобы быть несчастным, надо любить,
или любить, чтобы страдать, или страдать от избытка счастья.
Жалко, что ты за мной не записываешь.
("Любовь и смерть" реж. Вуди Аллен)
Сколько времени нужно человеку, чтобы понять, что он безнадёжно увяз?
Что он уже дышать не может, не подумав лишний раз про то, что заполнило его голову, как вязкое желе?
Я думала об этом каждую секунду, и даже сейчас размышляла, как быстро избавлюсь от тебя и навязчивых мыслей, что так и норовили свести с ума. Размышляла, пока стояла перед залом “Simon” с микрофоном и пела ужасно нудную для караоке песню Calogero, будто не получала за подобное по шапке от начальства, но душа стремилась к прекрасному. А ты сидел за столиком, вместе со своими дружками и пил то, что я налила. И смотрел прямо в глаза.
И я понимала, что ты увяз. Безнадёжно. И мне уже тошно от того, что я не могу с этим так запросто справиться. Ты решил, что можешь лежать развалившись на моём диване. Что можешь спасти мою сестру, что можешь заказать меня, как девочку по вызову, и попытаться соблазнить. Ты всё-всё делал неправильно, а я всё равно смотрела тебе в глаза, пока пела. И я безнадёжно потеряла внимание зала, они просто меня игнорировали, потому что устали слушать. И твои дружки встали и пошли, видимо, покурить. Они оставили свои вещи за столиком, как, впрочем, и тебя.
Я допела, опустила микрофон и меня позвал диджей.
— Больше такого не включу, — пробормотал он, — Ещё песню и можешь идти за бар. Давай повеселее что-то, чтобы все зашевелились.
— Не хочу, — ответила я, поджала губы, сообщая, как мне жаль и отдала микрофон, — Горло болит.
Когда я проходила мимо, не к бару, а на выход, ты тут же подорвался и пошёл следом. Ты не задал ни одного вопроса, я тебя не звала и ничего не спрашивала. Мы вышли из зала, я налево — ты направо. Прижались спинами к стене по обе стороны от двери, будто случайно оба тут оказались, без злого умысла.
Я видела боковым зрением, что ты улыбаешься, как довольный наглый кот, а мне было не до смеха.
Но пошла дальше, уверенная, что ты или отсеешься, как элемент непостоянный и ненужный, или пойдёшь за мной до конца.
Ты догнал меня в коридоре, по которому пройти-то оставалось три шага и вот уже лифты. Взял за плечо, развернул к себе, остановил, не дал убежать ко всем чертям. Прижал спиной к стене, как сделал бы герой пошлого романа или дешёвого фильма.
— Чего тебе? — успела спросить я, прежде чем пропасть и потеряться.
Как же ты хорош во всём, что мне нравится.
В том, как должны проходить свидания.
В том, как гипнотизировать меня взглядом.
В том, как целовать.
Ты совершенно неправильный, но в то же время такой хороший.
Хороший…
Как такое слово может быть таким нежным? И так много про человека говорить? Это же только слово, а его так редко говорят. Только в негативном свете.
Ты хороший…
— Ты такой хороший, — шепнула в твои губы, и ты засмеялся.
— Какая чепуха, — ты опирался о стену руками, по обе стороны от моей головы. Мне даже деться некуда…
— И правда, — соглашусь. Согласилась.
Понимаешь, ты же не мог стать просто случайным. Ты уже свернулся внутри меня огненным раскалённым дракончиком, щекотал горячим дыханием-паром внутренности, и уходить так сильно не хотел…
— Что же ты за мной ходишь? — прижалась к твоему лбу своим, потёрлась своей кожей о твою, и, осмелившись, поцеловала кончик твоего носа, — Что тебе от меня?..
— Сто раз говорил.
Ты весь напрягся, окаменел. Мне показалось, что даже задышал неровно. Ты был похож на отчаянного пацана, который готов немедленно броситься в драку. Который ждать и терпеть уже не может. Которому только повод дай, слово лишнее крикни и всё. Пиши-пропало.
— Ты же самоуверенная, — слова тебе давались непросто, со скрипом.
— Ага…
— Ты же себе цену знаешь.
— Да, и это точно не духи…
— Что тогда за вопрос такой? Зачем таскаюсь… Это ты почему не убегаешь? — ты потянулся вперёд и губы коснулись моей кожи на шее.
Ты был невесомым, но в то же время сильным, как порыв ветра. Безумствующий ураган, который сам по себе не опасен, не страшен, невидимый, но бьёт и держит, пришпилил к месту, ничуть не хуже многотонной бетонной плиты.
— А сам не знаешь?
— Потому что я классный? — ты засмеялся мне в декольте и горячее дыхание коснулось кожи на груди.
— Да, как раз потому, — кивнула, просто потому, что не знала, как тебе парировать. Дурак. Дурак. Дурачище ты, Егор. И обаяния в тебе вагон и тележка.
И как будто чувствуя, что я сдалась ты сжал мою голову, зарылся пальцами в волосы, коснулся губами лба, щёк, скул и продолжил начатый поцелуй. Мягко так, осторожно, ненавязчиво целовал. Как удары сердца, раз в секунду. Будто нечего тут бояться, будто впереди сто миллионов лет.
— Как мило, — хмыкнул посторонний голос. Могу поклясться он не был ни твоим, ни моим.
— Кхм, — прокашлялся ты, обречённо кивая, будто знал, что именно последует дальше. А я ещё не знала и говорящего не видела, — Ну, кто бы сомневался.
— Ты пока всех кур в курятнике не перетопчешь…, — Лев Аристархович, теперь я узнала, — не успокоишься?
Ты отстранился и… загородил меня от Симонова, но я, дурочка, бросилась вперёд на амбразуру.
