— Пускай лежит, где лежало, это память про деда, — упрямо стояла на своем бабушка.
— А нам что — больше на за что его помнить? И я вот как раз не думаю, что он с гордостью вспоминал сам факт мародерства, может и справедливого на твой взгляд, — возразила я, — хотя о золоте, скорее всего, жалел, особенно в голодовку. Даже я вот… не то, чтобы жалею, но какое-то такое чувство…
Само собой, я и до этого интересовалась своим наследством, а как иначе? Любопытство одолело меня сразу же после бабушкиного рассказа, я не стала бороться с ним и в процессе поиска сделала много интересных открытий. Взять хотя бы само слово — «филателия». Ассоциативный образ, который оно вызывает, это однозначно — марка. А оказалось, что все не совсем так или не только так. Потому что филателия, оказывается, является изучением и коллекционированием не только марок, а и любых знаков почтовой оплаты — марок, штемпелей, конвертов, ярлыков… всего, что относится к истории почты. Поклонники филателии считают ее и хобби, и наукой, изучающей работу почты и даже своего рода творческой деятельностью.
Но я думаю что, рассуждая так, они просто пытаются оправдать свое чрезмерное увлечение, следствием которого являются непомерные денежные траты (я имею в виду серьезных коллекционеров, а не временно увлекающихся любителей).
Любопытно, что первые собиратели марок появились еще в 1846 году и с тех пор число их только росло. Но росло также и количество самих марок, поэтому, в конце концов, появилось такое понятие, как марочные каталоги и специалисты-собиратели узкого профиля. Коллекции, принадлежащие им, посвящались уже только какой-нибудь одной теме или одному государству.
Любое коллекционирование, само собой, подразумевает азарт и соперничество, а значит и рост значимости и цены особо желанных объектов собирательства. Я покопалась только в легко доступной информации и даже здесь нашла много интересного. Вот, кстати, о чрезмерных тратах: в 1992 году на аукционе в Цюрихе был выставлен конверт с разборчивым оттиском штемпеля, означающим гашение первого дня обращения. Конверт датировался 1840 годом и был продан за 690 тысяч франков. Это и правда очень круто, но еще и очень глупо на мой совершенно посторонний взгляд, хотя кто я такая, чтобы судить людей… увлеченных? Я вот и про «Черный квадрат» не понимаю.
Но если говорить о стоимости марок, то самыми дорогими вполне ожидаемо считаются самые редкие из них. А исключительно редкими являются марки, содержащие ошибки гуманитарного и технического характера — несоответствия в сюжете или в надписях, но при этом нечаянно или специально допущенные к этапу открытой продажи.
Трофейная марка как раз и была такой — не совсем правильной. И называлась «Розовый Маврикий». Марка не имела перфорации и на первый взгляд не представляла собой ничего особенного… и на второй взгляд, да и на третий тоже, к сожалению. Потому что за такие впечатляющие деньги и зрелищ хотелось соответствующих, но увы… — на линялом оранжевом фоне была изображена только белая женская головка в профиль, наподобие геммы.
Ошибка технического характера состояла в неправильности надписи — вместо «Post Paid» там отпечатано «Post office». Вот в этом и была ее ценность и примечательность, кроме того еще, что она была самой первой маркой, напечатанной на острове Маврикий, и ошибка в тексте являлась намеренной, официально утвержденной. Ее стоимость в наше время составляет 1, 07 миллиона долларов. Всего этих марок известно четырнадцать штук и дедов трофей то ли входит, то ли не входит в это число… не все коллекционеры афишировали свою собственность.
Чтобы узнать все о предмете нашего интереса и предыдущем владельце-немце, мы с бабушкой и папой влезли в современные мировые каталоги «Skott» и «StampWorld.com». После длительных поисков, выяснения и уточнений, папа устало откинулся в кресле и потянулся всем телом, хрустнув суставами.
— Дохлый номер, драгоценные мои. Такую вещь невозможно продать по определению. Одна из десяти самых дорогих марок мира…
— Еще и краденная, — обреченно отметила я.
— Да что ты сразу — краденная?! Краденная… трофейная! Может, это как раз там — у немца, она лежала краденая. Мы так и не выяснили, кто был владельцем, — рассердилась бабушка.
— Все может быть, но это без разницы, определение статуса тут не поможет. В любом случае, эта штука не наш уровень. Доступа к каталогам тех лет у нас нет и настаивать на нем опасно. Разумнее всего было бы вообще уничтожить ее, чтобы нечаянно не вляпаться по самые уши, — предложил папа.
— Святотатство? — угрюмо уточнила я, почти решаясь на его предложение.
— Да с чего, Кать? — смешно вытаращил он глаза, — это же не произведение искусства, таких есть еще тринадцать штук… как минимум. Она вообще имеет ценность только для коллекционеров, которые ловят кайф просто от самого факта обладания. Еще, может, как вложение денег… но это вытекает из предыдущего. А так… тут же глянуть не на что! Так что повторюсь — дохлый номер, дорогие мои дамы. Деньги неплохие и совершенно точно не помешали бы, но риск того не стоит. Чтобы решиться на реализацию, нужно совсем отчаяться, а мы далеко не бедствуем.
— Пускай лежит, где лежало, это память про деда, — упрямо стояла на своем бабушка.
— А нам что — больше на за что его помнить? И я вот как раз не думаю, что он с гордостью вспоминал сам факт мародерства, может и справедливого на твой взгляд, — возразила я, — хотя о золоте, скорее всего, жалел, особенно в голодовку. Даже я вот… не то, чтобы жалею, но какое-то такое чувство…
— Жадности чувство.
— Нет, не так, скорее — неутоленного любопытства, — не согласилась я с папой, — притягивает сама тайна, незавершенность этой истории, в общем — не знаю, но… так и тянет поехать и порыться под тем самым дубом.
— Ага… Мам, да пускай себе лежит, я что — против? Пока просто лежит, опасности никакой. Только не вздумай засветить ее, Катя, предупреждаю тебя вполне серьезно. Но если вдруг что… — повернулся он ко мне всем телом, — отдавай сразу и без разговоров, слышишь? Это слишком большие деньги, слишком!
С этим мы с бабушкой вынуждены были согласиться.
Глава 11
Цветы в твоих руках — не от меня,
Охапка горьких хризантем, тобой любимых,
А что мне остается? Только имя,
Сгорая в муках, тихо повторять.
Шептать в ночи, когда один и пьян,
Так безнадежно опьянен одной тобою!
Не верить, но мечтать и истекать любовью,
Отчаявшись найти в тебе изъян.
Цветы не от меня… ромашки в свежих росах,
Букеты роз, сирень, жасмин, дурма-ан…
Не с нами… не у нас. Ну почему так поздно?
Где раньше ты была? За что мне эта осень?!
* * *
Я засветила марку — о ней знает Георгий. Запросто могла и не говорить о ней, соврать, наконец — загонять иголки под ногти мне точно никто не стал бы. Но он так упорно настаивал тогда, а моя влюбленность к тому времени, очевидно, достигла своего пика. А как следствие — неосознанная идеализация объекта мечтаний, хотя надо было вовремя вспомнить о любовнице, и нимб безжалостно иссечь.
Но, скорее всего, главную роль сыграло безграничное доверие к нему Сам-Сама. Гадать бесполезно — это сейчас я способна более-менее разумно анализировать свои тогдашние поступки, да и то только на расстоянии от него.
Здесь — в больнице, у меня кажется, должно найтись время, чтобы не спеша подумать, но посетители идут один за другим, что начинает слегка напрягать. И я спрашиваю у Ивана, не особо-то и надеясь на честный ответ:
