вместе.
— Если ты не уберешь от меня руки в следующие три секунды, Истон Синклер, я покажу тебе, как на самом деле выглядит разрушение чьей-то жизни. Не стоит недооценивать ущерб, который я могу нанести этой красивой улыбкой.
В противовес нашему внешнему виду злобной крайности мой голос смертельный.
Холодный.
Безжалостный.
Отсутствие каких-либо эмоций, кроме обиды.
Моя улыбка становится шире, когда его руки опускаются, падая по бокам, когда он прислушивается к моему предупреждению.
Что я думаю, это самый умный поступок, который он сделал за весь вечер.
— Прости, Сэйдж, — выдыхает он не потому, что серьезно, а потому, что знает, что я не блефую. Нисколько.
Повернув к нему лицо, я быстро чую его щеку, целомудренно и прямо в точку. Точка в конце этого разговора.
Хотя мой отец еще не ответил на мое сообщение, я все еще отступаю.
— Напишу тебе позже, малыш!
Мне нужно убираться отсюда. Подальше от него.
Несмотря на то, что мой дом находится в нескольких милях от Главной улицы, я с нетерпением жду прогулки.
Свежий воздух, тишина, уединение.
Пробираясь через город, я машу тем, кто смотрит мне в глаза и смотрит на то, что осталось от празднования, упавшие украшения и мусор, который исчезнет к утру.
В такие времена, если вы попадаете на Главную улицу в нужное время, она станет почти похожей на заброшенное место после апокалиптической войны.
Пустая. Уединенная. Забытая.
Десятилетия назад этот город перестал быть домом, становясь все меньше и меньше, пока не превратился в то, что он есть сейчас.
Призрак.
Одинокий с разбитым сердцем.
Призрак всего, что могло быть и чего никогда не было.
Хуже всего то, что он не преследует нас, как утверждает большинство людей.
Он не прячется в темноте под кроватью и не рисует сообщения на запотевшем зеркале.
Он присутствует, он живой, потому что мы отказываемся его отпускать. Двигаемся дальше. Забываем это.
В ушах у меня гудит от звука газонокосилки или чего-то похожего на нее.
Гудение становится все громче и громче, прежде чем мое любопытство вынуждает меня повернуться как раз вовремя, чтобы посмотреть, как серый мотоцикл проносится мимо меня, а водитель отворачивается от дороги с безрассудной самоотверженностью, чтобы посмотреть на меня, когда я стою на обочине.
Его матовый шлем не позволяет мне видеть его глаза, но я знаю, чье лицо скрыто под ним.
Я воздерживаюсь от того, чтобы бросить ему птичку как раз вовремя, как его стоп-сигналы загорелись темно-красным.
Я никогда по-настоящему не подчинялась какой-либо одной религии, хотя я посещаю воскресную мессу каждую неделю, но в эту самую секунду я была бы готова принять что угодно, если бы Рук Ван Дорен продолжал ехать.
К сожалению, какой бы Бог или Боги ни были среди нас, они не сделали прямого пути к милосердию или благодати.
— Слышал про машину твоего парня, — высокомерно говорит он, снимая шлем с головы, пряди прямых каштановых волос падают ему на лицо, — Позор, правда. Никто не должен вмешиваться в езду мужчины.
Ухмылка, появляющаяся на его лице, вызывает у меня раздражение от гнева. Раздражая, как муха, которая продолжает парить над вашим хорошо спланированным пикником.
Я стараюсь не смотреть на то, как сгибаются его бедра, когда он оседлал мотоцикл, какими большими и сильными они выглядят, когда он сжимает аппарат. Во мне есть недостаток, что я поддаюсь искушению, но я всего лишь человек, и трудно представить, что даже когда он носит эту толстую толстовку с капюшоном, можно заметить, как он сложен ниже.
— Слышал об этом? — скрещиваю руки перед грудью. — Ох, пожалуйста, дай мне передохнуть.
Если он думает, что пойдет вперед, как будто он не был позади этого, у него есть еще одна мысль. Я повелительница видеть ложь людей.
— Кажется, он кого-то разозлил. Нетрудно понять, если подумать — у него довольно длинный язык. Вероятно, на этот раз он связался не с тем.
— Бросай дерьмо, Ван Дорен. Мы оба знаем, что это был ты и твои друзья из психушки. Не нужно лгать.
Его спичка скользит по его губам, меняясь вместе с ухмылкой.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я даже не знал, что сегодня парад.
Я кусаю внутреннюю сторону щеки, отбрасывая свои густые кудри через плечо, и приближаюсь к его неподвижному телу.
— Тебя это забавляет? Поэтому ты все это делаешь? — давлю я, желая увидеть, насколько сильно я могу склонить чашу весов на его гнев. Посмотрим, что нужно, чтобы перейти на плохую сторону одного из печально известных парней из Холлоу.
— Я где-то читала, что причинение вреда — единственный способ отделаться от психопатов. Вы все возвращаетесь в свои жуткие особняки и дрочите друг другу, думая обо всем шизоидном дерьме, которое вы делаете?
Есть подергивание.
Оно лёгкое, и я едва улавливаю, но его рука слегка дергается, пока я говорю. Оно также мелькает в его квадратной челюсти, прямо возле скулы — он напрягается, прежде чем он отпускает ее, а это значит, что я проделала дыру в одном парнишке.
Я перехожу от девушки, которая ему не нравится, к девушке, которая ему действительно не нравится.
Мои глаза следят за его языком, когда он катится перед его зубами, его нога болтается над мотоциклом, так что он встает во весь рост.
— Осторожнее, принцесса, — он стягивает свой шлем вверх, указывая в моем направлении, и опускает его, прежде чем подойти ближе. — Твоих друзей и парня нет рядом, чтобы защитить тебя. Ты совсем одна, после наступления темноты, возле леса. Не идеальное место для таких, как ты.
То, как его глаза из-под полуопущенных век цепляются за меня, наблюдая за каждым моим движением, как грязь трескается под его ботинками — если я попытаюсь бежать, он поймает меня еще до того, как я обернусь.
И я не убегаю.
Не от него. Ни от кого.
— Мне не нужно, чтобы кто-то защищал меня. Я сама с тобой справлюсь.
— Да? — он снисходительно наклоняет голову вправо. — Думаешь, такая хорошая девочка, как ты, справится со мной? — с каждым словом его глаза опускаются на уровень моего тела. — Я подозреваю, что ты никогда не причиняла вреда даже мухе, никогда не сбегала и не делала что-то, что еще не было заложено в твоей голове. Как ты собираешься отбиваться от такого сумасшедшего, как я?
Я заметно сглатываю, когда он перестает
