Розенберг не ответил. Он все смотрел, как тает снег во дворе, как темнеет от воды поленница, и солнце уже не казалось ему таким веселым и ярким.
– Конечно, она меня любила! – наконец сказал он запальчиво. – Просто в молодости ей задурил голову один человек, обманул, оставил с ребенком. И ей стало уже не до любви, нужно было заниматься тобой. Если говорить иносказательно, в ее жизни весна наступила поздно, после заморозков и ураганов, только и всего.
– А ты знаешь, кто мой биологический отец? – внезапно спросила Мила.
– Честно говоря, нет. Но это легко можно выяснить, он записан в твоем свидетельстве о рождении. Он прекрасно знает о твоем существовании и даже платил алименты. Хочешь с ним повидаться?
– Нет, я просто так спросила.
– Ну ладно. Короче, Мила, если я устраиваю твою жизнь, это еще не значит, что ты немедленно должна устроить мою. Дай мне куртку и джинсы. Те, в которых я был, потеряли товарный вид, хоть их и постирали в больнице.
Подкидывая ключи в руке, Розенберг весело шел к машине. Хорошая погода и то, что приходится выступать парламентером у молодых влюбленных дураков, вновь настроили его на романтический лад. Прикоснувшись к светлой юношеской любви, он затосковал об ушедшей молодости, и так внезапно захотелось пожить… Обернуться в поисках утешения и увидеть не призрачное лицо жены, а живую физиономию, опереться не на тень, а на теплую крепкую руку… Неужели ушли безвозвратно ночные телефонные звонки, прогулки по набережным и плеск волн, неразличимых в темноте? Может быть, и правда поухаживать за той сестричкой? Полдня всего прошло, как он выписался, а ему уже хочется видеть ее опять.
Розенберг сел за руль, хотел было передернуть передачу (коробку-автомат он не признавал), но тут перед его мысленным взором возникла попа сестры из реанимации: девушка наклонялась, чтобы поменять банки с содержимым дренажей, и под легкой тканью медицинской формы проступали резинки трусиков.
Желание оказалось настолько острым, что Розенберг даже засмеялся. Чтобы отвлечься, он достал из-за солнцезащитного козырька блокнот и принялся сочинять поэму.
В холле послышался пьяный гогот, что-то хрупкое ударилось о кафельный пол и, судя по всему, разбилось.
– Принимай жениха! – закричал Розенберг. – Ремейк фильма «Москва слезам не верит». Доставил! – Он уселся на галошницу и, пыхтя, стал снимать ботинки. – Стас, что ты молчишь? Твоя реплика.
– Это спорный вопрос, кто кого доставил, – недовольно сказал Чесноков и поднял глаза.
Мила стояла на ступенях лестницы, комкая в руках уголок шали. Она не знала, то ли бежать к любимому, то ли укладывать в постель перебравшего Розенберга.
– Чай будете пить? – робко спросила она.
– Да, детки, попейте чаю или чего покрепче, а я, пожалуй, удалюсь к себе. Забудусь сном. Спокойной ночи, детки. Не шалите тут без меня.
Он с некоторым усилием погрозил молодым людям пальцем и пошел наверх, а Мила со Стасом так и остались смотреть друг на друга.
– Пойдем, я налью тебе чаю.
Она красиво сервировала чай, а потом подумала, что, наверное, Стасу хочется чего-нибудь более фундаментального. Мила знала привычку отца напиваться в пафосных заведениях, где подавали вкусную, экзотическую, но низкокалорийную закуску.
Котлеты были съедены за обедом, поэтому пришлось на скорую руку готовить омлет.
– Спасибо, – буркнул Чесноков, – я буду со сковородки, мне так вкуснее. Ты думаешь, Яков Михайлович напоил меня, и я не соображаю, что делаю?
– Сколько раз говорил тебе – называй меня просто папа! – Голова Розенберга показалась в дверном проеме и тотчас же исчезла.
Стас встал и притворил дверь плотнее.
– Короче, Мила, ты знаешь, как я тебя люблю, – сказал он. – Если бы не любил, ни за что не пришел бы после того, как ты меня обманула. Яков Ми… то есть папа сейчас клялся, мол, это он заставлял тебя врать. Говорит, ты его всегда слушаешься. Смешной он вообще-то. Я ему: как же она мне врала, если она меня любит! А он: меня она тоже любит! Конечно, не больше тебя, но, во всяком случае, дольше. Мила, ты могла бы мне все рассказать! Так, мол, и так, отец запрещает говорить, но на самом деле я очень богатая невеста. Неужели я бы не понял?
– Стас, прости… Но я действительно люблю Розенберга и всегда слушаюсь его.
– В том-то и дело. А мы с тобой, если хотим быть вместе, должны жить своим умом, а не розенберговским. Я знаю, он хочет тебе счастья, но как быть, если его представления о счастье не совпадут с нашими?
– Стас, он никогда не станет нам навязываться.
– Да? А как быть с тем, что он заставлял тебя мне врать? Допустим, ты переедешь ко мне… Переедешь?
– Конечно.
– Но все равно мы оба будем знать, что это только игра, что настоящий твой дом здесь и, как только тебе наскучит бедность, ты вернешься сюда.
– Но как же нам тогда быть?
Чесноков обнял ее и посадил к себе на колени.
– Пока я вижу только один выход. Не потому, что я такой вредный, просто не могу придумать ничего другого. Я тебе рассказывал про моего начальника…
Мила так рада была снова прислониться к могучей груди любимого, что почти не слушала, что он ей говорит. Но столь резкая перемена темы заставила ее встрепенуться.
– При чем тут твой Максимов?
– При том, что работать под его руководством могут только подлецы или слабоумные. Я защищаю диссертацию и ухожу. Место я уже нашел, как раз сегодня утром. Уезжаю, короче. В Магадан. Если хочешь со мной, то поехали.
Мила покрепче обняла его, чувствуя, как Чесноков напрягся, ожидая если не отказа, то протестующих воплей. Она знала, что просто так Стас ее не простит, и была готова к подобному повороту событий. Ну что ж, в Магадан так в Магадан.
– Поехали, – сказала она спокойно.
– Ты правда согласна?
– Конечно. С тобой мне будет хорошо везде.
В то время как одна молодая семья пыталась убежать от богатства, другая, не столь молодая, прикидывала, удастся ли им когда-нибудь вырваться из бедности. По всему выходило, что вряд ли.
– До десятого числа дотянем? – спросил Колдунов, мрачно размешивая сахар в чае.
Катя примостилась рядом с ним на узком кухонном диванчике и грустно вздохнула:
– Не уверена. Постараюсь, но сам знаешь, в этом месяце у нас были непредвиденные траты девочкам за школу. А занимать не хочется.
Муж кивнул и обнял ее за плечи.
– Вряд ли мне удастся добыть денег в ближайшие дни. Так что ты постарайся, Кать, ладно?
Он рассеянно поцеловал ее в макушку. В ответ жена уютно завозилась, устраиваясь у него под мышкой.
– Ян, ты прости меня, – пробормотала она, – это из-за меня ты живешь в такой нищете…
– Ты с ума сошла? Мне очень хорошо с тобой.
