то кто в итоге побеждает? Да и… Что, если Саша теперь во всем этом тоже замешан?
Пока я пытаюсь нормализовать дыхание и выровнять сердцебиение, на террасе, как на театральной сцене, происходит новая рокировка.
Дамы исчезают, и появляется мужчина.
Я вижу лишь тень и слышу, как часто и глубоко он затягивается, распространяя по ночному воздуху табачный дым, и только поэтому идентифицирую его личность.
Отстраняюсь от стены, будто кто-то в спину толкнул. Сердце при этом, кажется, приклеенным на крови там остается. Взбегаю на террасу. И задыхаюсь, едва сталкиваемся с Сашей взглядами.
«Дай ему сигнал…»
Не могу.
Если он так не понимает, то и не стоит… Срываю с запястья браслет.
«Я буду беречь его всю жизнь, Саша…»
Еще два шага… Самых трудных.
Резкий вдох под прицелом его безразличия. Дрожащий выдох. И, наконец, я протягиваю последнюю вещь, что нас связывала.
– Забери. Мне больше не нужно.
– Оставь, – хрипит он и едва заметно сглатывает. – Мне тоже без смысла. Я думал, ты тогда еще выбросила.
– Не смогла… – признаюсь неожиданно.
Рука с браслетом безвольно падает вниз. Прячу ее в складках платья, чтобы скрыть дрожь.
– А теперь можешь? – спрашивает так спокойно.
Я же… Выплескиваю полную бурю своих эмоций.
– Ты женишься!
Трясет меня нещадно. Взгляд застилают слезы.
Но…
Саша будто бы тоже передо мной пошатывается.
Моргаю спешно.
И…
Ничего. Та же маска.
– А ты трахаешься с Полторацким. По любви, как сама сказала.
Закусываю губы так сильно, что кровь ощущаю.
Вздыхая, всхлипываю. Но тут же беру себя в руки. Сжимаю ладони в кулаки. В ту, где браслет, ощутимо больно впивается чертово золото. И снова я вгрызаюсь зубами в губы, чтобы скрыть их дрожь. Качаю головой, когда кажется, что мир к чертям улетает.
– Дурак ты, Саша… – выдыхаю отрывисто.
Кладу браслет на широкое ограждение террасы и уношусь прочь.
Проблема только в Соне …
© Александр Георгиев
Ночь. Блеск молнии. Дождь никак не дозреет накрыть город водяными потоками. Кажется, словно бы, подобно мне, копит силы, чтобы за один приход смыть, на хрен, весь южный регион.
Я сижу на полу, подпирая спиной диван. Тот самый диван… Перебираю пальцами отверженный, как и я сам, браслет и смотрю в окно, пока на стекле не начинают появляться дождевые капли. И лишь тогда, когда ливневая стена закрывает панораму, которая разрушает меня, поднимаюсь и иду в спальню.
Здесь, конечно, все еще хуже. Каждая мелочь связана с Соней.
И зеркальный потолок до сих пор «видит» ее. И соседняя подушка по-прежнему пахнет ею. И сам воздух незримо наполнен ее присутствием.
Все по местам. Все правильно. Все идеально.
Часы коротко пищат. Полночь. Пару дней назад год откупорил новый месяц. Общий седьмой и мой личный мертвый пятый. Почему-то каждый день из этого месяца выдается особенно тяжелым.
Поворачиваясь набок, закрываю глаза и замираю.
«Сладких снов, мой любимый принц…»
Глубокий вдох, пока грудную клетку не распирает до болезненного состояния. Планомерный выдох. Пальцы в последний раз прокручивают кольца на браслете и судорожно их зажимают.
Еще один натужный вдох. Уже бесконтрольный выдох. И сознание, наконец, отключается полностью.
Любовь – морок.
Самый бездонный. Самый чарующий. И самый, мать вашу, одуряющий.
Кружит меня. Кружит всю ночь напролет. Без остановок.
В этих сновидениях я молодой, взрывной, влюбленный… Живой.
***
Утро выдается сырым, но свежести в этой влаге не ощущается. Парит ощутимее, чем вчера, а это говорит о том, что дождь вернется. Мысль об этом греет ярче агрессивного солнца. Веду плечами назад, и по спине под рубашкой сбегает волна колючей дрожи.
Прохлада офиса сковывает тело привычным напряжением и гасит жалкие остатки внутреннего волнения. Поднимаясь на свой этаж, чувствую себя роботом. Созданным думать, но не способным чувствовать.
Створки лифта открываются. И я шагаю в холл.
– Александр Игнатьевич, – подскочившая за стойкой секретарша озаряет пространство чересчур радушной улыбкой. – Доброе утро!
– Доброе утро, – сухо отражаю я. – Кофе и расписание на день через две минуты на стол. Мельника – через пять.
Анжела заторможенно моргает.
– Эм… Мельника тоже на стол?
Подозреваю, что эту странную соискательницу приняли в штат исключительно ради меня. Таких пустоголовых ведь отсеивают на этапе телефонного звонка, не допуская даже к собеседованию. Кто-то сильно постарался в попытках парализовать мою работу.
– Анжела, вылетишь, на хрен, если не начнешь соображать раньше, чем говорить, – предупреждаю без каких-либо эмоций.
Мне плевать, как это воспринимается со стороны. Я знаю, что такое корпоративная этика, но, соррян, я не намерен ее соблюдать, если сотрудник безбожно тупит.
Анжела еще на своем рабочем месте только потому, что: а) как показала проверка, не метет по углам языком; б) варит отличный кофе; в) мастерски выполняет бумажную часть работы; г) не косячит с расписанием, включая в него даже мои баскетбольные тренировки; д) с первых дней ненавидит мою мать.
Пока этот список перевешивает глухое раздражение, которое возникает, когда Анжела начинает говорить.
– Я поняла, Александр Игнатьевич, – заикается и краснеет. – Все будет вовремя.
– И без слов, – напоминаю ей я.
– Конечно. Без слов.
Закрываю дверь. Пересекаю кабинет. Бросаю портфель с документами на стол. Расслабляю удавку галстука. Перевожу дыхание. И затягиваю ее обратно.
Опускаюсь в кресло. Достаю ноут. Еще минута, и я уже включаюсь в работу.
День проходит согласно расписанию, пока не заявляется моя мать. Не то чтобы ее визит вызывает у меня хоть какие-то эмоции. Я преодолел желание уничтожить ее еще в Болгарии. Иначе бы не вернулся оттуда никогда. Хоть последнее светлое пятно в моей душе – безусловная любовь к матери – и было выдрано из груди цепкими лапами разъяренного монстра, я не собираюсь причинять ей физический вред. Финал моего существования предусматривается совсем другим.
– Привет, дорогой.
Поднимаясь, даю ей возможность себя поцеловать.
– Ты выставил на продажу пакет акций «Вектора»? – тщательно скрываемая встревоженность в ее голосе не трогает, лишь приносит хладнокровное удовлетворение.
– Да, – подтверждаю и, дождавшись, когда она займет место напротив, опускаюсь в свое кресло. – Помню, это хотел сделать еще дед.
– Э-г-гм-м… – то ли давится, то кашляет мама. Равнодушно наблюдаю за тем, как она хватает воздух, чтобы успокоиться и продолжить. – Ладно. Пусть так. Но не сходу же на сто двадцать пять миллиардов!
Беззаботно фыркаю. Покачиваясь в кресле, ухмыляюсь.
