— Что же ты?! Выпори меня! Я ведь ослушалась! Сбежать попыталась. Давай! Накажи как-нибудь! На горох коленями поставь! Что ты же ты стоишь?! — Пенни распирало от злости. Могла ли она скрывать? Могла ли сдержаться? Вполне. Могла бы уйти, закрыться в другой комнате. Но она не была у себя дома. А этот….этот…Алек всё время запугивал её.
— Не беги, Пенни, а то стрелять буду! — она передразнила его, сделав свой голос глубже, — Что же ты меня не отпустишь?! Что, где-то здесь сердце есть? — Пенни ткнула пальцем в грудь мужчины, а сама перевела дыхание, которое срывалось от злости и всхлипов. Кожа на её щеках горела, а собственное сердце колотилось так, что казалось вот-вот выпрыгнет из груди.
— Притащил к себе девчонку, чтобы поизмываться?! Считаешь меня глупой?! Всем своим видом показываешь, что я тебе неприятна! Думаешь, я желала с тобой повстречаться? Думаешь, хотела остаться? В душу твою влезть?! — казалось, Пенни было не остановить, в ушах пульсировала кровь, а внутренний голос пробивался сквозь пучину ярости, заполнившей всё её существо, стараясь призвать её к спокойствию. — Никак нет, Алек Лестер, — она сделала акцент на его имени, — я не хочу тебя узнать, не хочу знать, что ты натворил и почему оказался здесь!
Дождь всё шумел вокруг них, создавая ощущение, будто кроме них двоих здесь и не было ничего и никого. Ни этого дома, ни леса, ни собаки. Только дождь, Пенни и Алек.
Пенни смотрела на Алека заплаканными глазами и прерывисто дышала, как дышат дети после истерики. Она разрывалась на части от обиды, злости и непонимания.
— Так пропусти меня, покажи, где лечь. А если я много прошу, то отпусти. А не запугивай тем, чего на самом деле не сделаешь. — она продолжила более спокойным тоном, выдохнула и убрала руку от груди мужчины. Пенни так полыхала внутри, что казалось даже снаружи стало жарко. Она стянула плед с плеч и держала в руках, а сама буравила взглядом Алека, ожидая его реакции.
Алек
Так и подмывало спросить, чем ее так не устраивала его привычка ходить без рубашки. Оскорбляла взор непотребным своим видом или тоже рождала совсем не те мысли?
Задумчиво разглядывая девчонку в кресле, он гадал, с чего у нее любимая книга этот вот романчик. Из услышанного Алек сделал вывод, что книжка поверхностная из серии "я люблю тебя до гроба, приходи на сеновал". Пенни будто смаковала страницу за страницей.
— Не удивительно, — усмехнувшись, обронил мужчина, сам гадая, читала ли Льюис все эти интимные подробности из жизни героев, пролистывала ли. А если читала, то представляла ли себя на месте героини, как это свойственно большинству девушек, согласно неумолимой науке статистике. Определенно, читать о сексе это куда менее приятно, чем им заниматься и даже чем просто смотреть. Возбуждали ли ее эти описания? Отчего-то вдруг представилось, что в ходе чтения Пенни останавливается, ее маленькая ладошка ловко скользит за пояс спортивных брюк, оттягивая трусики…
Алек вздохнул, сведя скулы, желваки напряглись, тело отозвалось новой волной жара. Лестер с трудом отвел глаза от державших книгу пальцев, злясь на себя за наваждение, не очень понимая, какого черта как заведенный мысленно ныряет ей в трусы. Все же не вчерашний мальчишка, чтоб вот так.
Не железная, подумайте только… Так и подмывало напомнить, что он вообще-то тоже. Совершенно не железный. И что лучше и безопаснее, если он станет подшучивать над ней, чем даст волю рукам и всему тому, что родилось в его явно одурманенной голове. Он даже сейчас, будто дурел от ее запаха, смешанного с запахом его мыла. Они оба им вымылись и теперь казалось, что от нее пахло им самим. Мысли эти отчего-то выбили воздух из лёгких. Разошедшаяся не на шутку Льюис этого, конечно, не заметила, слишком увлеченная своими претензиями. Затянутые слезами глаза казались ещё ярче и крупнее, девчонка то и дело покусывала и без того пухлые, сочно-розовые губы, от чего они набухли и Алек поймал себя на том, что сквозь вату этих мыслей с трудом вообще разбирает, о чем она с таким упоением орет. Истеричка, но, мать твою, соблазнительная до судороги!
Вообще, Алек ненавидел женские истерики, как и большинство собратьев. Знал пару действенных способов, как с ними бороться, но ни один из них сейчас не подходил. Пусть заткнуть ей рот хотелось неимоверно. Смять эти дрожащие губы, затолкав языком назад все колкие слова и обвинения.
"Ты извращенец, Лестер. С каких пор тебя торкает от вида ревущей бабы?" — надо чаще выбираться в люди, определенно это должно помочь с починкой крыши, так не вовремя давшей течь.
Алек прикрыл глаза, как раз когда Пенни всхлипнула. Звук этот резанул по нервам, отозвавшись тянущей болью в животе. И это ещё она не железная! Да надо обладать выдержкой бога, чтобы не прибить на месте или не трахнуть прям тут, чтобы если и всхлипывала, закусывая свои мягкие губы, так под ним, от желания и удовольствия. Как раз бы и за спасибо сошло.
"Убежала бы она", — Лестер открыл глаза. Холодные, острозаточенные зрачки. Не ты первая девочка, не ты последняя. Бежать прочь от этого опустившегося человека. Где-то он уже слышал ту песню. Так себе мотивчик, пренеприятный. Лестер тут же ощерился, будто оберегая себя от нового потока колкой, бьющей так метко отповеди.
— С удовольствием бы выпорол, — сквозь зубы вворачивает он, представляя, как красный след от его ладони расползается по нежной белизне ее напряжённой после порки ягодице. Станет ли она всхлипывать так же? Кусать губы? Или браниться?
И на колени бы тоже с удовольствием поставил, даже без гороха. Пусть бы применила свой рот с большей пользой и приятностью, чем заваливая его обвинениями.
"О чем, ты блядь, думаешь, Лестер", — едва не застонав от мыслей, что губы ее, влажные от слез сомкнутся на его напряжённом члене, Алек облизнулся, продолжая слушать, едва слыша, что там она ещё имела ему сказать. Слова бились в затуманенный мозг и не доходили до центра обработки информации, увзянув, как мухи в паутине, в липком желании получить ее. Что ему мешает просто взять ее здесь? Кроме миллиона разумных доводов и не схороненной ещё человечности, конечно. Он, может, мудак, херовый муж и никчёмный вояка, но точно не насильник. И даже не убийца.
Ему-то казалось, что шутки его очевидно, что шутки. Вроде бы они ещё в начале выяснили, что Пенни не боится и даже не считает его достойным звания маньяка. Видно, документы имеют удивительную власть убеждения.
— Все сказала? — холодно уточнил Алек, когда девчонка убрала, жгущую грудину ладонь. То место, где палец дырявил грудную мышцу, резко заиндевело, под напором ветра. — Нет там сердца, Пенни, даже не рассчитывай отыскать. — Было когда-то, но выкорчевали, как отживший свое старый дуб. Высохший и опасный для прохожих.
Так что все верно. Не нужно узнавать, не нужно оставаться, не нужно проявлять интерес. Все так. Знакомые слова, знакомый сценарий. Эту пьесу он уже видел в трёх актах. Насмотрелся. — Притащил, чтоб не околела к чертям в лесу, не переломала ноги и шею и не пошла на корм волкам или червям. И теперь вынужден вместо простого спасибо чинить ванну, разбирать бумаги и выслушивать нелепые обвинения с цветастой истерикой в придачу. Хороша благодарность, ничего не скажешь.
— Чего ж ты боишься, — поймав пальцами все ещё дрожащий подбородок, Алек сузил глаза, — раз решила, что ни одну из угроз не исполню? Дрожишь, как осиновый лист на ветру… Тяжёлый у тебя день? Все срочно должны войти в положение? Что плохого ты видела в этом доме, кроме безобидной иронии? Я издевался над тобой? Бил? Может, взял силой? — Смяв большим пальцем искусанные ее губы, Алек усмехнулся. — Мог. В такой-то глуши. Ты стояла, прикрытая жалкой полупрозрачной занавеской, в пустом доме, посреди никогде. Я мог трахать тебя пока у тебя бы не осталось сил даже рыдать, — что смотришь, правда колется? Вместо этого дал одежду, еду, чай тебе принес в койку. Пальцем не тронул, твою мать! Хотел, но сдержался. — А ты стоишь тут обиженная, как попранная святыня и читаешь мне отповеди о том, как быть джентльменом? Так я не он. Сразу предупреждал. — убрав руку, Лестер сделал шаг вбок, освобождая проход к двери. — Где кровать ты помнишь. Дверь не запирается, но в гости за благодарностями не приду
