Можешь спать спокойно. Утром, как дождь утихнет, отвезу тебя к поселку и забудешь, как страшный сон. — Вернёшься к своим сюсюкающим донжуанам с конфетами и восторженными речами. Каждому свое, Пенни Льюис.
Пенни
Его палец вдруг оказался на губах. Никогда ещё она не испытывала более противоречивых чувств, какие испытывала сейчас. Он до сих пор казался таким…большим и сильным, а Пенни чувствовала себя такой жалкой и никчемной. Пальцы Алека перебрались на подбородок, заставляя её смотреть на себя. Его взгляд пронизывающий, будто…раздевал её, сдирая одежду, кожу, всё вместе, забирался в самое нутро, чтобы показать какая она есть на самом деле. Но это всё его домыслы. Он посчитал, что она тут всем пользовалась и не была благодарной и истерика эта…
Слезы катились по щекам, оставаясь на губах солью, а она чувствовала прикосновение Алека и боролась с самой собой, чтобы не броситься к нему в объятия и снова не разрыдаться. Только теперь в его руках. Такое возможно? Только что она его ненавидела, только что она хотела бежать…
Пенни Льюис, у тебя пмс? Или просто мужчина не такой как все и …тебе это нравится? Хочется вызвать его на эмоции? А он стоит такой железный и хватает тебя за подбородок говоря о том, что приютил и не трахнул…
— Можешь спать спокойно…
Благородство. Она рядом с ним казалась чудовищем самой себе. От вновь накативших чувств, она стряхнула его руку с себя и кинулась на него с кулаками и с каким-то рыком. Пенни толкнула Алека к стене и прижала его своим телом, не совсем понимая сама, что происходит.
Обида? Злоба? От того, что всё правильно сказал? Но ведь на правду не обижаются.
Она не хотела его бить, да и невозможно ли это с его комплекцией, просто прижала кулаки к его плечам и от безысходности что-то проскулила. Фонтан эмоций снова вырвался из неё слезами. Возможно, впервые в жизни человек был с ней откровенным. Так вот, не утаивая ничего, сказал, как есть, а она… дурочка, она тут истерики устраивает.
Его тело под её кулаками казалось напряжённым, Пенни всхлипывая где-то под его подбородком, не в силах спорить и вообще что-либо говорить. Она хотела стучать по нему кулаками, доказывать, что он не знает её, а ещё хотелось благодарить.
Кулаки бессильно разжались, горячие ладони скользнули вниз по мягкой ткани рубашки, остановившись у бёдер и отправив до сих пор зажатый плед на пол. Льюис не хотела больше препираться и самым правильным решением было бы пойти спать, сделать, как он сказал, пройти внутрь дома, а не прижаться вот так к нему, к груди щекой, а руки завести за спину, почти обнимая. Он был прав, чёрт возьми, прав! Сколько благородных таких в этом треклятом лесу? Она принесла ему разруху в дом, навела суету и теперь вот мозг выносит, а меж тем, другой бы на его месте уже давно бы сделал своё дело.
Быть благодарной. Нужно быть благодарной. Но как?
— Ты прав… — всхлипывая, она думала только о том, что наверное не сможет больше в глаза смотреть ему, — ты прав, прости…
О, боги, она бы хотела, чтобы он её сейчас обнял! Она отправилась в лес, чтобы "проветриться", отвлечься, развеяться. Это было самым лучшим решением в её жизни, сейчас она так и думала. Вряд ли этот бугай Алек сможет понять её чувства, всё, что сейчас происходит, наверняка, выглядит, как "пожалейте бедную овечку". Но на самом деле, Алек сейчас сделал то, что нужно было ей. Будто пощёчин надавал. Или ледяной водой облил. Ещё раз. Он это сделал и вряд ли осознавал сам, как помог ей. Это его опыт, его возраст сказывается? В таком случае, Пенни была бы рада встретить его при других обстоятельствах. А он…живёт как отшельник в этой глуши!
Пенни с большим трудом оторвалась от мужчины и наклонилась за пледом. Она спокойно, но всё ещё всхлипывая, взяла кружку и книгу с подоконника и пошла в дом.
Дом встретил её теплом, а запах прогоревших поленьев и влажности из душа придавали уюта.
Немного кружилась голова. Льюис оставила кружку и книгу на столе, а плед положила на диван. Молча и не глядя на своего спасителя, прошла в комнату. Прикрыв дверь, стянула с себя всю одежду, оставшись в одних только трусиках, которые тонким кружевом прикрывали ягодицы. Она взезла в кровать и укрылась одеялом, всё ещё ощущая дрожь внутри.
Этот день закончится так? А завтра… она будет дома и больше никогда его не увидит.
Алек
Толчок не был сильным — разве что неожиданным. Лестер предполагал, что после холодной его отповеди девчонка картинно удалится, а она вдруг пошла в наступление. На какой-то момент даже показалось, что с намерением крайне схожим с его собственными. Холодная кладка грубой стены отрезвляла, покалывая острыми выбоинами кирпича спину.
"Не обольщайся, Лестер. И даже не думай выдавать желаемое за действительное", — утробный ее рык засел где-то в районе диафрагмы, вибрацией расходясь по телу. Гневный град ударов — слишком слабых, чтобы отрезвить его или причинить реальный ущерб — падал по плечам и груди. Алек мог поймать ее руки с легкостью, но отчего-то не стал, позволяя долбить себе в грудь, будто желая достучаться до гипотетического сердца наличие которого он в себе отрицал еще недавно.
Гадая, как далеко она зайдет и как надолго хватит его терпения, Алек напряженно следил за натиском это хрупкой воинственной особы, пока та с натужным всхлипом не вжалась в него едва не всем весом. Небольшим, но ощутимым настолько остро, что в ушах загудело.
"Ты слепая, дурная или настолько любишь рисковать?" — барахтаясь в вязкой жиже эмоциональной контузии, Алек старался сфокусировать взгляд, чтобы выплыть из этого липкого дурмана. Смотреть куда угодно, только не на дрожащие ее губы и не думать, как вздрагивает при каждом всхлипе ее маленькая упругая грудь с манящими острыми пиками сосков. Как раз когда он уже почти победил в этом неравном изначально бою, девчонка вхлипнула сильнее, порывисто дернулась, мазнув грудью по окаменевшему его телу. Алек замер, стараясь не дышать и вжаться спиной в кирпич минимизировав физический контакт с этим эмоциональным торнадо. Как она дожила до совершеннолетия с такой лабильной нервной системой?
Пенни ткнулась лбом в его плечо, заскулив. Мышцы тут же свело судорогой. Лестер глотнул воздуха, задержав дыхание, стискивая зубы так сильно, что и скулы свело ноющей болью. Каждым дюймом тела ощущая, как дрожащие ее руки скользят вдоль его боков к спине, Алек сминал пальцами шершавый холод кладки, чтобы только не дать рукам волю, зная точно, что потом сам себя станет презирать.
"Это истерика, Лестер", — сколько они видывал таких за жизнь. Не только у девчонок. Война оставила в памяти массу неизгладимых впечатлений и уродливых воспоминаний. Как поломанные мальчишки, вчерашние выпускники летного после первого боя так же дрожа искали утешения и поддержки у старших товарищей, как некоторые пользовались удобным моментом. Изголодавшиеся, одичавшие, измученные долгими командировками, выжженные чудовищными буднями, каждый день сминавшими остатки человечности, превращая тебя в бездушную машину для убийства. — "Она ищет участия и поддержки". Не легкого перепиха на разок, хотя сейчас он мог бы спокойно, без уговоров получить ее прямо тут, хоть у этой же стены, подмяв дрожащее, податливое ее тело под свое почти каменное от напряжения. Нужно только протянуть руку, скользнуть по выпирающим под майкам бугоркам позвонков, поддеть пальцами резинку затянутых на слабый узел спортивок. Нуждавшаяся сейчас в успокоении, она бы точно не стала противиться, приняв обычное, скотское желание без какой-либо эмоциональной подоплеки за искренность человеческого тепла. Тепла, которого в Алеке не было. Ничего кроме жажды изголодавшегося мужика, не лишенного естественных природных нужд.
Доверчиво прислонившаяся щекой к его груди девочка не заслуживала такого обращения. Он злился на нее, подшучивал, откровенно считая недальновидным ребенком. Презрительно морозил колким сарказмом, меряя по общей гребенке, как привык всех женщин, но зла ей точно не желал. Как и чувствовать себя последним мудаком, когда отрезвляющая разрядка вернет ему способность мыслить, не отдаваясь во власть пульсирующего от близости мягкого изгиба женского бедра члена. Пусть лучше считает его ледяным, бесчувственным чурбаном, благородства у которого не хватило даже вернуть рыдающей девочке несмелые, отчаянные объятия.
