же тут оказался, как и ты, — разминаю ноги, иду по помещению, почти сразу утыкаюсь в стену. Кирпич… Иду дальше, трогаю стену, упираюсь в дверь. Стальная. Ни ручки, ничего. В горле ядовитыми шипами растёт ком. Чёт страшно. Иду дальше и вскрикиваю, ударяясь об стальное ведро пальцем ноги.
— Сука…
— Демьян, что? Ты ударился? — она налетает на меня, руками цепляется, но я отталкиваю, она тут же с ног валится, хнычет. — Придурок! Больно же!
— А нехер лезть. Сядь и сиди, — щупаю стену дальше, снизу, сверху… Ничего. Дальше, дальше. С мамой уважительнее обращались, её в комнате держали, а чего меня-то как собаку? Без окон… По позвоночнику дрожь проходит. Сколько тут ещё сидеть? Сколько я уже тут?
— Демьян, мне страшно, — ожидаемо. Мне как бы тоже.
— И что я сделаю? Трахнуть тебя, чтобы легче стало?
— Да пошёл ты! Что сразу в секс всё переводить? Просто успокой меня, скажи, что это чья-то злая шутка.
Мне бы тоже хотелось это услышать.
— Шутка, это когда мы тебя в шкафу закрыли, или, когда Гришу твоего из унитаза окатили, а это не шутка. Нас похитили маньяки и скоро разделают на кусочки, чтобы сожрать.
— Что?
— А что? Криминальную Россию не смотрела?
— Да иди ты! Это наверняка, чтобы тебя проучить! Я говорила, не надо было за ним гнаться!
— И я такой, сразу тебя послушал!
— Это ты виноват!
— И что? Побьёшь меня? Давай, но предупреждаю, я буду бить в ответ.
— Придурок. Только и можешь, что унижать и обижать тех, кто слабее тебя.
— Тебе не кажется, что не время для нравоучений, — мочевой пузырь даёт о себе знать, и я медленно иду к ведру. Расстёгиваю ремень, ширинку.
— Что ты делаешь? — раздаётся возле, а я голову запрокидываю. Ну, что за идиотка?
— Поссать собираюсь. Хочешь посмотреть?
— Да я всё равно ничего не увижу!
— Харе орать, и так башка болит, — спускаю в ведро, звук от которого по мозгам долбит. Облизываю пересохшие губы. Я бы сейчас выпил воды. И пожрал бы. И поспал бы. Наверное, только в таких патовых ситуациях начинаешь ценить такие простые радости. А если это конец?
Да не, херня, надо перетерпеть, скоро отец придет. Он из любой задницы меня достанет.
— Демьян, — опять она, за руку хватает. Но так даже легче. Не отталкиваю. Просто заправляю штаны и ведро в угол толкаю. Запах, конечно, острейший. Другой рукой хватаю тонкое запястье и веду тихо к другому углу. — Демьян, тебе не страшно?
— Страшно, конечно, я же человек.
— Что нам делать?
— Ждать.
— Поговори со мной. Просто поговори, — ревёт она, на руки слезы капают, я тут же отхожу. Самому херово. — Демьян!
— Да закрой ты свой рот! Заебала! И так тошно.
Она замолкает, слышу копошение, примерно различаю, где садится на пол. Сам снова к стене подхожу, щупаю сверху донизу дверь гладкую без ручек. Прихлопываю ладонью, раз, другой, кулаком. Паника накрывает, и я просто долблю по двери, разрывая тишину металлическим грохотом.
— Откройте, мать вашу! Отец убьёт вас! Откройте!
— Демьян!
— Да что!
— Я в туалет хочу. Где это твоё ведро?
Я разворачиваюсь, стучу по двери пяткой, смотря в темноту, пустоту. Может, мы сдохли, может, это всё не существует? Может быть, это чистилище, про которое пишут в библейских книжках, может, скоро меня отправят дальше?
Иду вперёд, нахожу Асю и тяну в сторону ведра. Его не оказывается. Оно точно было здесь.
— Демьян.
— Блядь, ты можешь перестать говорить со мной. Нет ведра, так ссы!
— Как нет, было же? — она отходит, запинается о ведро, и я почти сразу слышу плеск воды. Он успокаивает. Даже хорошо, что она тут, иначе можно было бы свихнуться. — Я всё.
— Зачем мне это говорить?
— Пока мы говорим, мы существуем.
— Если мы хотим ссать, значит, ещё живы.
Она прыскает со смеху.
— Надолго ли? Если ты прав, то скоро мы станем чьим-то ужином.
— Если права ты, то скоро я буду квасить морды шутникам.
— Наверное, это впервые на твоём веку, когда ты хочешь, чтобы прав был кто-то другой.
— Иди сюда, — шагаю к ней, сначала за плечо хватаю, потом к себе тяну. — Пока ты рядом, я не схожу с ума.
Стоит только рукам Демьяна меня коснуться, как тишину разрывает скрип железной двери. Мы тут же отскакиваем, как нашкодившие дети. Словно не должны были друг друга трогать. Но мне просто необходимо человеческое тепло, просто нужно понять, что эта темнота не ад, который так часто мне обещал отец. В который я попала, потому что поехала с Демьяном.
Он идёт на звук, а я хвостиком за ним, цепляясь хотя бы за рубашку. Он стряхивает мою руку, но я всё равно не отхожу. Страх коконом стянул тело, не даёт даже двигаться нормально. Чувствую себя деревянной, замороженной, неживой.
— Это дверь, она открылась! — говорит спокойно Демьян, но в мозгу что-то сбилось, и его голос кажется слишком громким. Я почти приклеиваюсь к его напряженной спине. Из двери льётся немного света, и глазам становится почти больно.
Демьян тянет дверь на себя так, чтобы мы могли протиснуться. Поворачивает голову ко мне.
— Идём?
Ему так же страшно, как и мне. Тут, в этой темноте мы хотя бы были в относительной безопасности, а там неизвестность. Пусть даже и светло. Дверь открывается шире, и я невольно оборачиваюсь, чтобы посмотреть, где мы были. На кирпичные стены, бетонный пол, то самое злосчастное ведро.
— Пошли уже, хватить тупить, — идёт он вперёд, и я тут же за ним, как испуганный котёнок за матерью. Главное, не потеряться. Главное, не остаться одной.
Сердце бабахает в груди, поднимается к пересохшему горлу, когда мы выходим из комнаты, когда мы наступаем на бетонный пол коридора. Осматриваемся, словно фотографируя странные стены с обсыпавшейся штукатуркой, на потолок с тусклыми лампами.
Мы идём вперёд медленно, словно боимся, что из любого поворота выскочит человек с ножом или бензопилой, как в тех страшных фильмах.
— Знаешь, может, это квест? Я про такие слышала.
— Если это так, то я убью шутника.
— А если это не шутник, то убить могут нас, да?
— Да, — со вздохом говорит Демьян, тормозя у поворота. Выглядывает за угол. Дёргает головой. Мы идём дальше и упираемся в ещё одну дверь.
— Может, надо загадку разгадать, ну, знаешь, как в Форт Боярде, — пытаюсь разбавить ощущение обречённости. Только Демьян не улыбается. Он внимательно смотрит на дверь, прищуривается. Я делаю то же самое. И замечаю царапины. Много разных. Мы
