Загадочность Виктора раздражает.
Я думаю, что хуже быть не может, но именно в этот момент обо мне вспоминает еще один мужчина. Самый наглый.
На телефон прилетает сообщение от Серебрянского.
«На вечер ничего не планируй. Хочу чтобы мы вместе съездили на участок»
Переполненная яростью открываю переписку и строчу:
«Поздно. У меня планы. Не поверишь, но у нормальных людей вечером в воскресенье — личная жизнь. Чего и тебе желаю»
Блокирую, отворачиваюсь к окну и начинаю покусывать нижнюю губу. Вечер с неизвестным мне Франческо начинает казаться не такой уж страшной повинностью. Да и вообще… Может правда вернуться в Италию? Там Серебрянский точно нас не достанет.
Сумасшедший день продолжается. Я не успеваю допить второй кофе, потому что мне звонит мама именинника и просит вернуться. Что-то случилось с Тимуркой.
Пересекая дорогу в неположенном месте под возмущенные сигналы машин, я в мыслях костерю и водителей, и женщину, которая внятно ничего не объяснила.
Я успеваю передумать все на свете от сломанной ноги до анафилактического шока из-за запрещенки, а когда влетаю в кафе, вижу Тимку, сидящего в углу игровой в стороне от детей, устроившихся за детским сладким столом.
— Я подходила и спрашивала, Агата. Он сказал, всё хорошо, он просто посидит и подождет, когда его заберет мама…
Главная мама праздника пытается объяснить мне на бегу, но я просто вымучиваю дежурную улыбку и быстрым шагом иду к сыну.
Сажусь на корточки, пытаюсь поймать взгляд. Сердце словно сжали в кулаке и не собираются отпускать. Он выглядит таким одиноким, обнимая своего жирафа. Я чувствую себя ужасной матерью.
— Эй, ты чего, малыш? — тянусь к бархатистой щечке и поглаживаю. Тимур смотрит на меня коротко, дует щеки, сжимает губы и мотает головой.
— Ничего, все хорошо, но давай уедем уже…
Он просит, хмуря бровки. А мне хочется весь мир перевернуть и наказать обидчика. Кто-то же обидел, я чувствую.
— Почему ты хочешь уехать? Там же сладкий стол, есть несколько десертов, которые тебе можно. Старшие должны были показать.
Сын надувается еще сильнее. Начинает сопеть.
Не знаю, где он услышал, что мужчины не плачут, но старается сдержаться изо всех сил. С недавних пор — это его новая привычка. А я убила бы того, что сказал Тимуру, что он — единственный мужчина в семье, а значит всегда должен быть сильным и меня защищать.
Он мотает головой и трет кулачками глаза. Потом смотрит на меня серьезно.
— То, что мне можно, я не хочу. А то, что хочу, едят другие.
— Тимусь, мы в этом не виноваты, и повлиять на это, к сожалению, не можем. Ты же знаешь: может быть очень плохо…
Ненавижу вести такие разговоры с ребенком. Как будто краду его детство, но а как иначе?
Улавливаю в сыне раздражение. Маленькие ноздри подрагивают. Потом он снова начинает сопеть…
— А еще они постоянно говорят про пап… Я уже устал слушать про чужих пап…
Высокий голосок отдает такой отчаянной усталостью, что слезы наворачиваются уже у меня. Запрокидываю голову и часто-часто моргаю. Ненавижу тебя, Серебрянский. Всем сердцем ненавижу!!!
Опустив взгляд, улыбаюсь сыну. Хочу снова тронуть щечку, но он дергается. Господи, и это же только начало. Как я проведу его по жизни во лжи?
— Где мой папа, мам? — Я собиралась предложить ему сбежать с праздника и снова прокатиться в биопарк, но слова застревают в горле. Прокашливаюсь, неловко улыбаюсь. — Только правду! Я уже не маленький! Когда я сказал, что мой папа был пожарным и погиб, все засмеялись…
Оглядываюсь на стол. Дети продолжают веселиться, смеяться, болтать. Они не представляют, как жестоко поступили. Да и дело же не в них.
У нас за спиной судачат. Те же мамочки, которые сейчас улыбаются, не стыдятся шушукаться о происхождении моего ребенка при собственных детях.
Кровь в жилах вскипает.
Тимурка уже немаленький, но я встаю и рывком поднимаю его на руки.
— Твой папа был замечательным человеком, Тимур. Он очень любил меня, и отдал бы за тебя свою жизнь. Но так случилось, что когда другие папы просиживали штаны в офисах, твой — спасал людей…
Вру на ходу, прощаясь с мамой именинника прохладным кивком. Уверена, спину мне прожигает презрительный взгляд. Но к черту. Я не буду расхваливать праздник, который нам с Тимуром удовольствия не доставил.
— А почему мы не ездим к нему на могилку?
Сын спрашивает куда спокойней, когда мы оказывается на улице.
С каждым шагом я все яснее чувствую тяжесть, но на землю не поставлю, пока сам не попросится. Он же потягивает пряди моих волос. Гладит их, потом вообще тянет к лицу. Нюхает, целует…
Я не могу сдержать улыбку. Мой любимый нежный мальчик. Слегка подбрасываю его, направляясь к припаркованной в квартале машине.
— Потому что твой папа не хотел бы, чтобы ты плакал у него на могилке, сынок.
Он всегда хотел, чтобы ты был счастлив, не унывал, занимался любимым делом и…
Договорить не успеваю.
В поле зрения оказывается моя машина. Рядом с ней я вижу человека. Он не просто идет мимо, а стоит, прислонившись к ней задницей. А я ее, между прочим, мыла далеко не вчера.
Я узнаю его сразу, но мозг отчаянно сопротивляется. Но это мой, а Тимкин срабатывает иначе.
Он начинает крутиться пойманной на крючок рыбкой, я опускаюсь — тут же соскальзывает и несется, как будто увидел старого знакомого. А я слежу, как сын бежит навстречу к родному отцу с криками:
— О-о-о!!! Укротитель волков!!! Ты пришел! А ты мне снился сегодня! Мы с мамой решали, подойдешь ли ты нам на роль папы!
Взгляд Игоря смещается с ребенка на меня. Он смотрит пристально в глаза, а сына ловит и подбрасывает. У него получается получше, конечно. Тимка счастливо визжит, а меня обжигает завистью и обидой.
Только тебя тут и не хватало, Серебрянский. Когда ты уже сквозь землю провалишься?
Надеваю на лицо свою самую безразлично-презрительную маску и с гордо вздернутым подбородком медленно иду в сторону Игоря.
Понятия не имею, для кого играю свой маленький спектакль, потому что и бывшему мужу, и нашему сыну явно не до меня.
Игорь раз за разом подбрасывает Тимурку высоко в воздух и ловит. Малыш пищит от восторга. Жираф давно отлетел и теперь валяется на асфальте невостребованным. Чувствую себя такой же ненужной, как плюшевая игрушка. Ревную.
Приседаю, поднимаю, отряхиваю и продолжаю свой путь.
— Я
