— Сколько. Лет.
— Двенадцать, — наконец ответила она, встретившись с моим взглядом.
Двенадцать.
— У него твои глаза. Твоя кожа. Твоя улыбка.
Воздух вокруг нас изменился. Исчез. Моя грудь сжалась. Я пытался дышать, втягивая в себя только страдание. Она пронзила, обожгла и разорвала все фибры моего существа.
У меня был сын.
У нас был сын.
— Ты знала, — я схватился за шею. — Все это время ты знала и никогда не говорила мне.
— Когда я должна была сказать тебе, Грей? Пока ты был в тюрьме? В перерывах между бокалами шампанского на одной из твоих коктейльных вечеринок? На твоей свадьбе? — она издала мрачный смешок.
— Да, Сэди. Все вышеперечисленное, — я уронил руку и зашагала взад-вперед. — Господи.
— Уинстон сказал, что если я кому-нибудь расскажу…
Я сделал выпад вперед, остановился перед ее лицом и оборвал ее.
— Я не просто кто-то. Я его гребаный отец.
— Он сказал, что убьет его, — теперь она плакала.
Я разжимал и сжимал кулаки, разрываясь между желанием схватить ее и притянуть к своей груди и ударить ближайшую гребаную стену.
— И ты поверила ему? Ты верила, что Уинстон убьет нашего сына, но не верила, что я спасу его?
— Как ты мог спасти его, когда ты даже меня не спас. Я ждала тебя, а ты, блядь, бросил меня. Ты был нужен нам, Грей. Ты был нужен ему, — ее голос был полон злости и гнева. — Но ты выбрал ее. Ты должен был спасти нас, но ты спас ее, — она провела рукой под глазами и выровняла дыхание. — Поэтому, я сделала то, что должна была сделать.
— Ты думаешь, я не хотел взять тебя и убежать? Что это не поглощало все мои мысли? — я провел пальцами по волосам. — У меня не было власти. Ни друзей. У меня ничего не было, — моя челюсть сжалась, а глаза умоляли ее понять. — Они бы нашли нас. Они бы убили нас, — мои слова были полны сожаления. — Мне нужно было время, — мое сердце было разорвано на части. Я истекал кровью прямо здесь, перед ней, оплакивая жизнь, которую мы потеряли. — Мне нужно было стать тем, кого они боялись, потому что, как только я решил забрать тебя, все рухнуло бы. Ты понимаешь это? Господи, Сэди, я бы сжег этот чертов мир ради тебя. Я сожгу его и для него.
Она фыркнула, затем подняла подбородок и глубоко вдохнула. Ее глаза были холодными, как сталь, когда она посмотрела на меня.
— Ну, ты можешь оставить свои спички, потому что я уже давно спасла себя, — и затем она ушла от меня.
И я позволил ей.
ГЛАВА 14
На краткий миг я позволил себе быть слабым. Я позволил себе чувствовать. Меня называли жестоким, потому что я не позволял своему сердцу руководить мной. Эмоции были основой решений большинства людей. Мне было проще, если у меня их не было. Мой выбор был стратегическим. Не зря никто никогда не смотрит в бурную реку, чтобы увидеть свое отражение. Оно появлялось только тогда, когда вода успокаивалась.
Впервые за двенадцать лет я пожалел, что у меня не было плана. Я жалел, что не действовал по импульсу. Я жалел, что не позволил своему сердцу взять верх над разумом. Тогда, возможно, мы все трое были бы счастливы.
Тогда бы вы все трое были мертвы.
Я потратил двенадцать лет на заговоры, расчеты и манипуляции. Сэди провела их в ожидании. Пять лет ушло на то, чтобы сделать из меня человека, которым я являюсь сегодня. Она провела в аду двенадцать. Неужели я действительно думал, что мы сможем вернуться к тому, на чем остановились? Что ничего не изменилось? Что мы не изменились?
Улыбки, любезности, разговоры — все это было маской, которую ей пришлось носить. Я просто никогда не думал, что она наденет ее ради меня.
Она была зла. Так чертовски зла.
Я не винил ее. Со стороны это выглядело так, будто я был эгоистом. И, возможно, так оно и было. Разница между добром и злом была размыта.
Я должен был восстановить справедливость.
Я был обязан своему сыну.
Я был в долгу перед собой и перед своими родителями. Мой отец хотел для Братства большего, чем то, во что оно превратилось. Он видел его таким, каким оно могло быть, а не таким, каким его превратили такие люди, как Уинстон, Малкольм и Киптон. Никто из нас ни в коем случае не был хорошим, но мы точно не были такими развращенными, как эти люди.
Если я собирался вырастить сына в этом мире — а я собирался вырастить его — мне нужно было вернуть его обратно.
Я вышел из дворца и направился прямо к дому, где был помещен Уинстон. Айелсвик был островом у побережья Шотландии. Он не был маленьким, но и не был большим. Все здесь было почти мифическим: и травянистые холмы, и мощеные улицы, и кирпичные витрины магазинов с готическими шпилями, арками и остроконечными крышами.
Дом Махера находился в небольшом городке на противоположной от дворца стороне острова. Он находился на границе, на берегу Северного моря. Водитель, которого я нанял, проехал по усаженной деревьями подъездной дорожке к дому в георгианском стиле. Внутри она совсем не походила на тюрьму, в которой я провел пять лет. Стены были глубокого красного цвета с деревянными панелями. Шерстяные ковры покрывали деревянные полы. Это был дом, которого он не заслуживал. Я был здесь, чтобы сделать его таким, каким он был.
Я поднялся по лестнице на второй этаж, вежливо кивая медсестрам и охранникам, когда проходил мимо. Палата Уинстона была единственной в этом конце коридора.
Высокий мужчина в темно-синих брюках и футболке сидел за дверью Уинстона в кожаном кресле, положив ноги на пуфик. Татуировки покрывали обе его руки, а длинные темные волосы были стянуты резинкой на затылке. Его звали Мэддокс. Я тщательно проверил и собственноручно отобрал его для этой работы.
Мэддокс поднял взгляд от того, что он смотрел на своем телефоне.
— Что-то он сегодня тихий.
Я ухмыльнулся.
— Недолго, — а потом я открыл дверь и вошел внутрь.
Уинстон сидел на своей двуспальной кровати и смотрел телевизор с плоским экраном, который висел на стене. На нем были выцветшие джинсы и черная футболка. Он выглядел так, как будто не брился несколько дней. Его глаза были блестящими и впалыми. В стоящем передо мной человеке не было ничего царственного или высокомерного.
Я расстегнул пиджак, снял его с плеч, сложил пополам и положил на спинку стула.
— Ты никогда не навещал меня в тюрьме. Я всегда удивлялся, почему, — мой голос сочился ядом.
Он уставился на меня с пустым взглядом в глазах. Я сделал это с ним. Я сломал несокрушимого короля.
Я остановился рядом с его кроватью.
— Может быть, это потому, что ты не мог видеть, как я страдаю. Может быть, ты не мог пережить последствия того, что ты со мной сделал. Может быть, у тебя все-таки было сердце, — я усмехнулся про себя этой мысли. — А может, ты просто слабак, — я наклонился к его лицу. — И, возможно, это делает меня садистом, потому что я ни за что не пропущу этого. Я хочу видеть, как ты ломаешься. И когда ты будешь кричать, когда ты будешь плакать, когда ты будешь истекать кровью, я хочу, чтобы это было от моей руки.
Его голова откинулась назад, как будто она весила сто фунтов. Он медленно поднял ее обратно, чтобы посмотреть на меня, затем облизал свои сухие губы.
— Тебе это не сойдет с рук.
Мои губы искривились.
— Я уже это сделал, — я встал прямо и расстегнул пряжку ремня. — Знаешь, когда я был в тюрьме, там не было телевизоров. Никаких видов на фруктовые сады или симпатичных медсестер, пихающих мне в глотку таблетки, — я позаботился о том, чтобы у него был здоровый коктейль из антипсихотиков. — Были только бетонные стены и кислый запах мочи и плесени. Я засыпал под звуки, когда дюжина других мужчин дрочила, — глаза Уинстона вспыхнули, и его грудь поднялась от быстрого дыхания. — Тебя это возбуждает? — я подошел к нему ближе, пытаясь расстегнуть ремень. Его глаза следили за каждым моим движением. — Уверен, что да. Тебе нравится думать о больших руках, поглаживающих толстые члены? — ремень болтался на моей талии.
