уме имена тех, кто знал, что Макс сегодня отправится на медосмотр. Список выходит не таким уж и маленьким, а я, несмотря на то, что мозги чуть оплавились всякой сентиментальной бредятиной, все так же не исключаю, что ее и тут подослали.
– Что вы делали в поликлинике?
Вера встряхивается, выныривая из каких-то своих мыслей, но с ответом ее опережает дочь:
– Вот! – сообщает она, задирая трикотажную кофточку с розовым зайцем на кармашке. – Прививку. Было страшно больно, но я вообще не плакала. А вот Макс…
– Макс не плакал тоже! – бурчит сын.
– А сбежал чего?
– Орали.
Ясно. Сын на секунду поднимает взгляд. Я коротко киваю. Так мы с ним и общаемся. Макс может сказать, вот как сейчас, одно лишь слово, а я слету подхватываю контекст. В этом нет ничего сверхъестественного. Никакой, мать его, телепатии. Просто врожденная внимательность к деталям, без которой в моей профессии делать нечего, отточенная годами, проведенными бок о бок с ребенком, понять которого можно, лишь приложив некоторое усилие. Настроение Макса я могу угадать по едва угадываемому движению его мимических мышц. При помощи них же мы с сыном установили его личные границы. В пубертате, к слову, с этим стало сложней. Я совру, если скажу, что меня это не напрягает. Гормональные перестройки действуют примерно одинаково и на обычных парней, и на парней с диагнозом. Но последним в силу понятных причин они даются гораздо сложнее.
– Обычно прививки детям делают в саду. Но Юлька часто болеет, поэтому для нас это целое дело, – поясняет Вера, когда наш разговор с Максом сходит на нет.
Киваю, дескать, все с вами ясно. Отправляю в рот ложку салата. Зачем она это сказала? Чтобы развеять сомнения, если они у меня вдруг возникли? Тайком на нее гляжу. Вера улыбается дочке. Что-то у нее спрашивает, склонив русоволосую голову. Юльку она беззаветно любит. Это невооруженным взглядом видно. Потому мне сложно представить, чтобы Вера согласилась на какие-то ненужные той процедуры ради обеспечения себе алиби. Тем более по просьбе изменяющего ей мужа, который, как я понял, вряд ли может претендовать на роль отца года. Впрочем, в то, что она бескорыстно позаботилась о чужом ребенке, мне тоже не очень верится. Но здесь я отдаю себе отчет, что могу быть необъективен в силу личного негативного опыта – Макс даже собственной матери оказался ненужным, а тут…
– Макс сказал, если пятно большое, то это аригия.
– Аллергия, – с усмешкой поправляет Вера. – Доела? Нам уже пора.
Юлька нехотя сползает со стула. Деловито забирает со стола свою грязную тарелку и несет к раковине. Но практически у цели посудина выпадает из ее маленьких ручек и разбивается. Обернувшись на грохот, я замечаю, как пугливо Юлька втягивает голову в плечи. Точно как мой Макс. Тот, понятно, не любит резких звуков. А эта? Убедившись, что сын сохраняет спокойствие, подхожу к малой, успевая чуть-чуть опередить рванувшую к ней с другого конца комнаты Веру.
– Осторожно. Я уберу, чтобы ты не порезала пальчик, – поясняю мелкой и присаживаюсь на корточки. Вера тем временем оттесняет Юльку себе за спину.
– А если ты порежешь? – выглядывает мелкая из-за ее ноги.
– Это вряд ли.
– Почему?
– Потому что у меня толстая кожа, – растопырив пальцы, демонстрирую Юльке свою пятерню.
– Ладно. Но если порежешь, мама поцелует ранку, и больно не будет. А мы с Максом подуем. Да, Макс?
Что ответил мой сын, понятия не имею. Я как увяз в гречишном меде Вериных глаз, когда малая о поцелуях заговорила, так никак и не выберусь.
– Я помогу. – Вера, вспыхнув, отворачивается. Садится на корточки рядом. Меня обдает едва уловимым ароматом ее духов. Приятным, но из-за дешевизны совершенно не стойким. Странно. Муженек-то ее нормально подгребает бабло. На яхту и дом за бугром, конечно, не хватит, но на пристойную жизнь в здешнем захолустье – вполне. И ведь не в первый раз у меня в голове кружится эта мысль – не на семью он тратит. Точнее – тратил. Сейчас-то я им всем кислород перекрыл своим назначением.
– Оставь, Вер. Сказал же, сам.
– Ну как знаете. Давайте я здесь хоть подмету.
– Ты еще на работе не наподметалась?
– И то так.
– Сядь, посиди. Закончу – сам вас отвезу.
– Неудобно. Я лучше такси вызову.
– Перед кем неудобно?
– Мне будет трудно объяснить мужу, чего это я с посторонними мужчинами по городу разъезжаю.
Мне так и хочется у нее уточнить – а то, что Костик твой всяких шмар катает, ничо? Но я буду последним мудаком, если таким образом отплачу ей за все хорошее. Да и вообще здесь гораздо важнее другое. То, что Костик этот всратый, кажись, реально не в курсе, где и с кем его жена провела вечер. Получается, все-таки случайно мы встретились. Хм…
– Значит, я такси оплачу. Даже не спорь.
– А я и не собиралась!
Ты ж глянь! Ощетинилась вся как еж. Костик-Костик, вот какого хрена тебе еще надо, а? Мудак ты, Костик.
Быстро убираюсь, ставлю оставшиеся тарелки в посудомойку. Тряпкой стираю с пола жирное пятно. Девочки в коридоре шушукаются, шуршит одежда. Совсем скоро все вернется на круги своя. Они домой поедут, я засяду за работу. Не просто же так я сегодня за тридевять земель мотался. Встреча у меня была с человеком, который был винтиком в схеме, что я распутываю. Вроде незаметным, но хорошо знающим, как там все налажено изнутри. Вот и правильно. Лучше об этом думать, чем о всяких глупостях.
– Ефрем Харитоныч, мы готовы. Такси уже подъехало. С наступающим!
Точно! Новый год же… Уже завтра. Выхожу в коридор, растерянно проходясь пятерней по заросшей к вечеру роже. Как там говорят? Как встретишь Новый год, так и проведешь? Выходит, ничего нового от жизни ждать не приходится. Праздник мы будем справлять с сыном. Я, наверное, опять сожгу в хлам гуся. А Макс до самого боя курантов будет рубиться в очередную стрелялку.
– Да, точно. Я и забыл.
– Это потому что вы елку не удосужились поставить! – улыбается Вера, застегивая Юльке ботиночки.
– Думаешь?
– Уверена. Поставьте хоть небольшую, и сразу настроение появится. – Выпрямляется. – Макс, мы пошли! Пожалуйста, больше не теряйся.
– Макс не терялся, – бурчит тот, становясь рядом со мной. В
