Едва Кирилл переступил порог, как его прямо в прихожей встретила абсолютно нагая красавица Тамара. Муркнула распутной кошкой и присела перед ним на корточках прямо у входной двери, вновь аккуратненько, дабы не поломать шикарные ногти, расстегивая ремень:
— Мрр, мой котик устал? Ну ничего, не для того ли у него есть кошечка, чтобы снимать усталость?..
Кирилл резко, быть может, чересчур резко оттолкнул ее, тем самым отрезав пути к примирению:
— Чего кошечка хочет выторговать на сей раз? С домработницей прокол вышел, так теперь новую шубку попытаешься заполучить? Или это вторая попытка получить домработницу?
Тамара обиделась. Развернулась на сто восемьдесят градусов и молча прошла в комнату. Впрочем, одеваться не собиралась, даже не попыталась прикрыть наготу. Нагло развалилась в кресле, демонстрируя собственные прелести, и дерзко смотрела на супруга.
Кирилл попытался было смягчить свои слова, добавил почти мирно:
— Или ты просто хочешь меня? Как раньше? Меня, такого, какой я есть. Не того, что я могу или не могу тебе дать, а именно меня самого. Тогда бы я…
Он не успел договорить. Тамара фыркнула, не скрывая сарказма, а лишь подчеркивая его:
— Тебя?! Ты действительно считаешь себя наградой?! Ты мне обеспечь жизнь, к которой я привыкла, тот уровень, к которому меня приучил папочка. А я за это, может быть, и одарю тебя неземным блаженством. Если будешь хорошо себя вести. А так… Чего я в тебе не видела, чего не пробовала? За так я тебя почти год до свадьбы обслуживала, теперь пришло время платить по счетам.
Кирилл остолбенел от такой откровенности. Так вот оно, значит, как?
— "За так"?! — изумлению его не было предела. — "Обслуживала"?! Ты же пищала и плакала в моих объятиях, как же ты можешь говорить?..
— Пфи, — презрительно скривилась Тамара. — Ты действительно полагаешь, что намного лучше других? Уверяю тебя, дорогой, ты ничем не лучше! Впрочем, и не хуже. Ты точно такой же, как остальные.
— Тогда зачем? Объясни мне — зачем?! Зачем я тебе был нужен? Ради чего ты почти год, как ты говоришь, "обслуживала меня за так"?!
Тамара скривила хищные свои губки:
— Зачем, зачем… Потому что дура была. Потому что думала, что ты меня любишь. Потому что папочку послушалась. Это он мне все на тебя пальцем тыкал: Андрианов, Андрианов! Думал, ему полезно будет с вами породниться. Про слияние капиталов все что-то говорил. Да только где они, эти ваши хваленые капиталы?! Вы же голь перекатная, даже домработницу себе позволить не можете!
Кирилл потрясенно молчал. Упал в кресло, обхватил голову руками. Ничего себе, откровения! Слияние капиталов?! А он-то, наивный, был уверен, что его любят не за деньги отца! Ну что ж, хорошо, что все прояснилось так скоро. В конце концов, ничего не стоит развестись теперь, когда правда выплыла наружу. Что ж, так будет даже лучше. За одного битого двух небитых дают. Зато в следующий раз он будет осторожнее.
— Ну вот и хорошо, — облегченно вздохнул он. — Ты уже выяснила, что я голь перекатная, что ты жестоко ошиблась в выборе. Или папочка твой жестоко ошибся. Результат один — ошибки нужно исправлять. Нет, не кровью, мы же цивилизованные люди. Мы просто разведемся. Это вполне логично после того, что ты мне рассказала. Мы оба ошиблись. Вот и давай разводиться.
— С удовольствием! — парировала Тамара. — С величайшим удовольствием! Думаешь, ты такой бесценный подарок?! Ты ничтожество, ты нищий, как последний безработный! Ты посмотри на себя — да был бы ты хоть красавцем расписным, а то ж и посмотреть не на что!
— Ну, с этим я категорически не согласен, — оскорбился Кирилл. — Может, и не писаный красавец, но и не последний урод, так что не передергивай, пожалуйста. А насчет ничтожества и нищеты я тебе так скажу. Я не нищий, нет. Но и не Рокфеллер пока что. А ты думаешь, как Рокфеллер состояние сколотил? Швыряя деньги налево и направо? Нет, дорогуша, так деньгами только последние идиоты распоряжаются. Деньги должны работать, деньги должны делать деньги. Не ради шика, не ради того, чтобы все завидовали. Сугубо ради чувства собственного достоинства, ради внутренней свободы. И они мне эту свободу дают. А остальное… Знаешь, мне не тяжело за собой тарелку помыть, и постель свою постирать мне тоже не западло. Я к этому спокойно отношусь, нормально. И мама моя всю жизнь работала, и до сих пор работает, хотя запросто могла бы позволить себе сидеть дома, и не просто сидеть, а как сыр в масле кувыркаться — заслужила, наработалась. А она при этом еще и не считает зазорным самолично квартиру убрать. А чего ж в этом зазорного? Не это ли главное отличие между обезьяной и разумным человеком? Это обезьяна съест банан, да шкурку тут же себе под ноги швырнет. А человеку, нормальному человеку, вряд ли понравится жить в хлеву да без конца скользить и падать из-за этих шкурок.
Тамара вскочила, кажется, напрочь позабыв о собственной наготе, воскликнула возмущенно:
— А! Так я, по-твоему, обезьяна?! Спасибо, милый, что не свинья! Хам, быдло! Сволочь!
Кирилл усмехнулся:
— Заметь — насчет свиньи это ты сказала, не я. И я рад, что ты сама это поняла. Так как насчет развода?
— Легко!!! Запросто!!! Прямо немедленно, нет, завтра! А сейчас я уезжаю к папе. И вообще — пошел ты! Козел!
Кирилл только усмехнулся:
— Ты так и поедешь голой? Или все-таки что-нибудь на себя накинешь?!
И лишь приняв решение о разводе, Кирилл успокоился. Да, так, несомненно, будет лучше. Причем не только для него, но и для самой Тамары. Пусть найдет себе такого, которого устроят ее фортели с шантажом, который будет выполнять все ее требования, наймет ей домработницу и личную камеристку. Ишь, домработницу ей подавай!
Собственно, Кирилл и сам не понимал, чего он прицепился к этой домработнице. Ну хочет женщина домработницу — так пусть получит ее, делов-то! Мелочь, копейки по сравнению с тем, во что ему обходится сама Тамара. И даже не в том дело, что мама, вельми уважаемая Ирина Станиславовна, с видимой легкостью обходится без домработницы и еще много без чего.
Нет, не в этом дело. Да, Кирилл и в самом деле хотел бы построить свою семью по образу и подобию семьи, в которой вырос, и вырос, между прочим, довольно неплохим человеком. Больше всего на свете ему хотелось бы таких же отношений, какие сложились между отцом и матерью, хотелось доверять жене безгранично. А еще больше хотелось о ней заботиться. Пусть так же нарочито грубовато, как отец заботится о маме, с непременным вздохом сожаления и усталости, но с неприкрытой любовью во взгляде. А можно и без ложной грубости, без притворных вздохов сожаления, а просто с откровенной любовью и во взгляде, и в улыбке, и в голосе. Не в форме было дело, совсем не в форме! Главное было — любить самому и быть абсолютно уверенным во взаимности. Главное — быть всегда рядом и чувствовать тепло родного тела и души, поддержку, читаемую в каждом взгляде. А уж муж ли будет притворно вздыхать, словно бы устав от постоянного присутствия супруги, или же жена будет преувеличенно-нарочито возмущенно ворчать, плохо скрывая за ворчанием радость от того, что он, самый дорогой, самый любимый человек — вот он, совсем рядышком, и так всегда было и так всегда будет, потому что не может быть иначе.
