Наконец Люк вывел ее на вершину знакомого утеса. Отсюда росшее на его краю дерево казалось еще выше, еще мощнее. Извилистые корни переплелись в клубок, вцепившись в каменистый грунт. Осторожно ступая по ним, Робин добралась до ствола и коснулась рукой шершавой красноватой коры.
— Держись, — прошептала она. — Держись крепче! Ведь ты–то знаешь, что в твоей жизни может быть только один полет, головокружительный и короткий, — туда, вниз, на шоссе. Полет — и неизбежное падение. Так что держись и не давай увлечь себя ложными надеждами…
Она скользнула взглядом вверх по стволу, до самой вершины, и ахнула.
Дерево жило своей собственной, непостижимой жизнью. Оно крепко держалось за скалу и не собиралось сдаваться на милость силе тяготения. Огромная крона его распласталась в воздухе подобно крыльям диковинной птицы. Она парила в лазурном небе, удерживаемая лишь толстым канатом ствола. У Робин закружилась голова…
— Осторожнее! — Насмешливый голос Люка вернул ей ощущение реальности. — А то улетите вместе с сосной.
Он устроился неподалеку на огромном валуне. Гарм носился поблизости, отыскивая кроликов, реальных или воображаемых.
— Как здесь красиво! — крикнула Робин, пробираясь к нему.
— Шшш! — отозвался он. — Это самый большой секрет во всей Нормандии.
— Но Дотти говорила мне, что летом здесь полно туристов.
— К сожалению, немногие в наше время умеют хранить секреты, — кивнул Люк. — И что самое страшное, больше половины побывавших здесь однажды возвращаются снова и снова.
Робин рассмеялась, чувствуя себя неожиданно легко и свободно.
— А я? Как думаете, я вернусь сюда еще?
Люк посмотрел на нее, затем на сосну, обвел взглядом залитые солнцем холмы и почти безоблачное небо и очень серьезно ответил:
— Думаю, вы обязательно вернетесь сюда, Робин.
Он поднялся с валуна и не спеша двинулся вниз по тропинке. Почему–то вдруг притихшая Робин поспешила за ним.
На повороте тропы она остановилась и в последний раз оглянулась на утес Па–о–Сьель. Вся боль и одиночество прошедших месяцев словно остались там, на обрыве, и с каждым шагом она все больше удалялась от них. Навсегда.
Она вдруг подумала, что теперь каждый раз, глядя на картину в гостиной, будет вспоминать не тонкое золотое колечко в огромной руке Теренса, а холодный ветер и пронзительную белизну нормандских скал.
Они возвращались молча, так же как и шли к холму.
Робин не хотелось разговаривать, она все еще находилась под впечатлением от встречи с парящей сосной. Ее не оставляла мысль, что дерево каким–то образом ответило на ее слова о безнадежности попытки взлететь и что в этом ответе звучала нотка сочувствия к ней…
Снова дает себя знать больное воображение, вздохнула Робин.
Люк, казалось, тоже был захвачен великолепием природы. Резкие морщины на его лице разгладились, выражение глаз сделалось задумчивым. Робин с удивлением отметила в нем эту перемену, но заговорить не решилась. Ей казалось, что она чувствует его желание побыть одному, и не только чувствует, но и разделяет его.
Когда они снова очутились в уютной кухне «Медвежьего угла», было уже больше одиннадцати утра. Прогулка закончилась, но чувство эйфории не покидало Робин. Сейчас ей хотелось быть в ладу со всем миром. Даже если это включает Люка Харрингтона.
— Вы снова делаете это! — резко сказал он, заглядывая ей в лицо.
— Делаю — что? — удивилась Робин, выныривая из своих грез.
— Загадочно улыбаетесь, — раздраженно пояснил Люк, наполняя чайник водой.
Робин сразу расхотелось улыбаться.
— Возвращаясь к сказанному вами вчера вечером… — начала она. — Моя мама говорила мне много разных вещей, в том числе, что никогда нельзя позволять мужчине узнать все твои мысли. Пусть он лучше теряется в догадках!
— Типично женское замечание, — проворчал Люк. — Надеюсь, вашей матери еще выпадет случай переменить свое мнение на сей счет.
Приподнятое настроение Робин мигом обратилось в свою противоположность.
— Она умерла год назад, — сказала она, делая вид, что целиком поглощена поисками чайной заварки в шкафчике. — У нее не выдержало сердце в день похорон моего мужа.
Люк на мгновение замер, затем снова принялся возиться с чайником.
Как некстати, что он затронул эту тему именно сегодня! Но что она могла ему ответить, кроме правды? И вот теперь не знала, что сказать, чтобы сгладить возникшую неловкость.
Руки Люка обняли ее за плечи, мягко повернули, и он прижал Робин к своей груди. Ее голова уютно угнездилась под его подбородком, пока его ладонь нежно касалась ее волос.
Может быть, Робин и сумела бы сдержаться, как сдерживалась на протяжении всех этих месяцев, если бы Люк молчал. Но он заговорил.
— Бедная моя малышка, — произнес он, и в его хриплом голосе была нежность. — Я не думал, что у тебя тоже… Впрочем, неважно. Теперь я понимаю, почему ты так испугалась вчера вечером, когда увидела могилу. Ведь это было последнее, что тебе хотелось бы видеть, верно? А я, идиот, назвал тебя дамочкой с больным воображением…
— Откуда ты мог знать… — прошептала Робин, которая была даже рада, что Дотти не распространялась о ее личной жизни.
— Как же ты прожила этот год? — качая головой, произнес он.
— Пожалуйста, не надо об этом, — чуть не всхлипнула Робин и затрясла головой в надежде, что тягостное наваждение развеется. — Мне было так хорошо сегодня утром! — отчаянно выкрикнула она.
— А я все испортил… — покаянно произнес Люк.
— Нет, не в этом дело, — сказала Робин уже спокойнее. — Но ты же знаешь, я ненавижу жалость!
— Это вовсе не жалость, будь я проклят! — прорычал Люк, еще теснее сжимая объятия.
Но Робин не желала слышать ни о каких чувствах, которые он мог бы к ней испытывать. Она мягко, но решительно отстранила его.
— Я не хочу сейчас говорить об этом, — сказала она и, желая сменить тему, предложила: — Может, лучше выпьем чаю?
— Чай! Палочка–выручалочка для каждого англичанина! — насмешливо произнес он.
— И для каждой англичанки, — добавила она.
— Ну что же, чай так чай, — согласился Люк.
— Молока и сахару? — спросила Робин, стараясь привычными, обыденными словами отгородиться от недавнего разговора. И от того факта, что Люк обнимал ее.
— Нет, спасибо, не надо, — вежливо отказался он и, помолчав, сказал: — Мне тоже понравилась наша сегодняшняя прогулка.
— Хорошо, — коротко ответила она, всем своим видом показывая, что минута слабости прошла и она не нуждается более в заботе Люка Харрингтона. И, если уж на то пошло, никакого другого мужчины тоже.
Как она прожила этот год… Робин вряд ли сумела бы ответить на этот вопрос. Наверное, если бы ей не пришлось заботиться о враз постаревшем отце, она не смогла бы справиться со своим горем. Напрасно говорят, что от разбитого сердца не умирают…
