поцелуй решилось восемнадцать. Но сколько засмущается – пока открытый вопрос.
Все они, конечно, разные. По-разному пахнут, по-разному целуются, по-разному садятся на колени. И некоторых «стареньких» я без труда узнаю. Но хоть с завязанными глазами, хоть с развязанными, они для меня разные одинаково – как в коробке карандаши.
– Всё? Могу выбирать кто поедет со мной плавать в тёплой лагуне? Белый песок, шелест пальмовых листьев, прозрачная бирюзовая вода, – мечтательно вздыхаю я, глотаю остатки виски и ставлю рядом со стулом стакан. – И мы вдвоем. С кем?
– Может, со мной? – шепчет она, заставляя меня замереть. И неожиданно выпрямиться, когда её тело касается моих коленей.
«Кто ты?» – скольжу я руками по её спине под тонкой тканью.
Новенькая? Я не узнаю. Ничего.
Ни терпкого, свежего запаха духов. Они знакомые, но слишком яркие, словно ими только что обрызгались.
Ни мягкости её пижамы. Трикотажной, слегка шелестящей под пальцами.
Ни её дыхания, прерывистого, отчаянного. Она словно запыхалась, а может, нервничает. (Перестояла в сторонке? Дёргается? Долго не могла решиться?)
И замираю, когда она касается языком моих губ. Уверенно кладёт руку на шею, вынуждая меня податься вперёд. Я ловлю губами её язык и слегка потянув на себя, отпускаю и пытаюсь перехватываю инициативу, но она не позволяет. Отклоняется, заставляя меня ждать. А потом касается снова. Губами. Не целует. Просто дышит.
И меня простреливает от этого дыхания. Неровного. Частого. Взволнованного настолько, что, чёрт возьми, ломит в паху. Там, где давно осталась одна физиология. Где просто встаёт по команде «секс». Где восемнадцать пар горячих бёдер не вызвали даже слабого шевеления, сейчас вдруг всё заскулило, заныло и потянулось к ней.
А она как назло прижимается плотнее. И заставляет меня изнемогать в ожидании этого поцелуя, ведёт языком по приоткрытым губам. Нежно касается верхней губы, потом нижней.
«Или сюда!» – не хочу я форсировать, но всё же это словно брать крепость.
Подхватив рукой за шею, я осторожно обхватываю её губы своими. Соскальзываю с них и тут же прижимаюсь опять. Раз за разом всё напористее и плотнее. Словно проверяя оборону противника. Замираю перед решающим наступлением. И мощным рывком беру в плен её притягательные губы, инстинктивно смыкающиеся под напором мужской силы.
Дерзко прорываюсь сквозь стыдливо стиснутый рот. Преодолевая сопротивление кулачков, отчаянно упёршихся мне в грудь, прижимаю её к себе ещё сильнее. Проникаю сквозь два ряда сдавшихся на милость победителя сомкнутых зубов и, упиваясь её вкусом, беру в плен нежный язычок, сперва испуганно и застенчиво, а потом покорно и благодарно отвечающий на мои ласки.
О, как же я жаждал с ним встречи! И как же жаль её отпускать!
Как же она хороша! До подкатывающего к горлу счастья. До желания, чтобы это продлилось вечно. Чтобы вечно она вот так прижималась, тяжело дыша и боясь шелохнуться.
Но как же быстро заканчивается всё хорошее. Она вдруг наклоняется к моему уху.
– Как зовут твоего брата?
«Ева?!» – словно простреливает меня навылет.
– Эван, – выдыхаю я, порывисто прижимая её к себе, изнемогая от её близости, теперь осознанной.
– И на сколько он тебя старше? – застаёт меня врасплох её вопрос. Я даже разжимаю руки, не зная, что ответить.
– На… тринадцать минут, – и замираю, не зная, чего ждать.
– Скажи ему, что он целуется лучше, – соскальзывает она с моих колен.
И пока я срываю с лица чёртову повязку, сбегает. А пока глаза привыкают к свету, её уже и след простыл.
– Адам, кто поедет завтра с тобой на свидание? – выводит меня из ступора чей-то звонкий фальшивый голосок.
– Та, что принесла вот это, – достаю из скомканного шарфа деревянную шпажку, встаю, кладу на стол, но так и не могу отвести взгляд от двери, за которой исчезла тень той, что не похожа ни на одну другую.
«Ева», – гляжу я ей вслед, стараясь не расплескать, не растерять, запомнить, сберечь те ощущения, что она оставила.
«Скажи, что он целуется лучше», – саднит в груди, заставляя страдать.
Глава 13. Ева
– Эван! Он Эван! – размахиваю я руками в немом диалоге сама с собой, пока хромаю до своей комнаты.
Просто классика! Прямо как в мультике, что постоянно смотрит Додик. Где две хитрые черепахи обманули самонадеянного зайца. Как бы тот быстро ни бегал, черепаха всегда оказывалась первой на финише. Потому что их было две.
А я-то гадала, почему Адам всё время такой разный. Оказывается, все настолько просто: их тоже двое.
«Просто их двое», – снимаю я пижаму, что позаимствовала у соседки.
Мои мокрые одёжки после прогулки к морю, наверно, так и валяются где-то в лазарете. И я остервенением скидываю чужие тряпки, ещё хранящие запах его тела, наплевав на камеры. Пусть смотрит! Пусть оба пялятся сколько угодно!
«Козлы!» – натягиваю на себя обратно больничное.
Ставлю одолженные духи, что так и лежат на моей кровати, обратно на тумбочку другой соседке.
Я так торопилась, когда переодевалась, что даже не вернула. А ведь просто хотела его снова поцеловать. И чтобы он меня не узнал. Затем и затеяла этот срочный маскарад. А вместо этого узнала, что это был даже не он.
Но злюсь я больше почему-то именно на него. На того, который прокололся. На того, кто нёс меня с моря на руках. А это был точно Адам.
Чувство «дома». Я так остро его ощутила, когда он снова нёс меня на балкон, потому что никто и никогда, кроме отца, не держал меня на руках. А Адам уже дважды. И я узнала его руки, его запах, его тепло.
Как же невыносимо хочется плакать. От обиды, что они играли мной, как котята клубком. От злости, как красиво, непринуждённо он влюбляет в себя каждую. Каждой даёт поверить в свою исключительность для него. И от тоски, ноющей тоски, что я в свою исключительность тоже поверила. И теперь невыносимо скучаю по нему.
«По его губам. Будь они неладны!» – хлопаю я дверью ванной и
