class="p1">– Ты продул, – рассмеялась Грейс.
– Ага. Тоже мне новости. До встречи. – Я закончил звонок и оглянулся на заднее сиденье. Диэм выглядела сосредоточенной.
– О чем задумалась, Ди?
– Я хочу быть в кино, – сказала она.
– Да что ты? Ты хочешь стать актрисой?
– Нет, я хочу быть в кино.
– Ну да. Это называется быть актрисой.
– Ну тогда да, я хочу быть этим. Актрисой. Я хочу быть в мультиках.
Я не стал говорить ей, что мультфильмы – это просто картинки и голоса.
– Я думаю, ты будешь классной актрисой мультиков.
– Буду. Я собираюсь стать лошадью, драконом или русалкой.
– Или единорогом, – предложил я.
Она улыбнулась и отвернулась к окну.
Мне нравилось ее воображение, но она точно унаследовала его не от Скотти. Он мыслил прямо и конкретно, как тротуар.
Кенна
Я никогда не видела фотографии Диэм. Не знаю, похожа ли она на меня или на Скотти. Голубые у нее глаза или карие? Такая же открытая улыбка, как у ее отца? Смеется ли она так, как я?
Счастлива ли она?
Это моя единственная надежда. Я так хотела, чтобы она была счастлива.
Я полностью доверяла Грейс и Патрику. Я знаю, что они любили Скотти, и, очевидно, любят Диэм. Они полюбили ее еще до того, как она родилась.
Они начали борьбу за опеку над ней в тот же день, как им сообщили, что я беременна. У младенца еще не развились полноценные легкие, а они уже боролись за его первый вздох.
Я проиграла борьбу за опеку еще до рождения Диэм. У матери не так много прав, если она приговорена к нескольким годам тюрьмы.
Судья решил, что из-за всей ситуации и из-за горя, которое я причинила семье Скотти, он не может с чистой совестью удовлетворить мою просьбу о праве на посещения. И он не станет заставлять родителей Скотти поддерживать связь между мной и моей дочерью, пока я нахожусь в тюрьме.
Мне сказали, что я могу подать прошение в суд о восстановлении родительских прав после освобождения, но, поскольку меня лишили этих прав, вероятно, тут нельзя ничего поделать. Между рождением Диэм и моим освобождением прошло почти пять лет, так что никто не может да и не будет мне помогать.
У меня осталась только иллюзорная надежда, которую я, как ребенок, пыталась удержать в руках.
Я молилась о том, что родителям Скотти просто нужно время. Я наивно предполагала, что они рано или поздно поймут, что я нужна Диэм.
Пока я жила в изоляции от мира, я не могла ничего поделать, но теперь, когда я вышла, я долго и всерьез думала о том, как должна поступить. Я понятия не имела, чего мне ожидать. Я даже не знала, что они за люди. Я видела их только однажды, когда мы встречались со Скотти, и эта встреча прошла не слишком удачно. Я пыталась найти родителей Скотти в Сети, но их данные были скрыты. Я не смогла обнаружить ни единой фотографии Диэм. Я даже просмотрела профили всех друзей Скотти, чьи имена смогла вспомнить, но многих забыла, да и все равно их данные тоже оказались скрытыми.
Я очень мало знала про жизнь Скотти до нашей встречи и не прожила с ним настолько долго, чтобы как следует узнать его семью и друзей. Шесть месяцев из двадцати двух лет его жизни.
Почему все данные его близких закрыты? Из-за меня? Они боятся, что случится именно это? Что я появлюсь? Что стану надеяться стать частью жизни своей дочери?
Я знаю, что они ненавидят меня, и у них есть полное на это право, но часть меня все равно живет с ними последние четыре года в Диэм. Я надеялась на то, что через мою дочь они найдут в себе хотя бы толику прощения для меня.
Время лечит все раны, верно?
Вот только я нанесла им не просто рану. Я нанесла им увечье. Такое тяжелое, что с большой вероятностью его никогда нельзя простить. Но очень трудно не цепляться за надежду, когда все, что я могла – это жить в ожидании этого момента.
И он либо починит меня, либо уничтожит окончательно. Другого не дано.
Еще четыре минуты, и я узнаю.
В этот момент я нервничала больше, чем тогда, в суде, пять лет назад. Я стиснула в руке резиновую морскую звезду. Это единственная игрушка, которая продавалась на заправке возле моего дома. Я могла бы попросить таксиста заехать в большой универмаг, но оба находились в городе в другой стороне от места, где, как я надеялась, до сих пор живет Диэм, а я не могла позволить себе длинных поездок на такси.
После того как меня наняли на работу в магазине, я пошла домой и поспала. Я не хотела приходить к Грейс и Патрику, пока Диэм там не было, а если Эми права и у Леджера нет своих детей, то разумно предположить, что девочка, которую он тренирует в бейсбол – моя дочь. И судя по тому, сколько «Гаторейда» он покупал, он готовился к долгому дню со многими командами, что, используя дедуктивный метод, говорит нам, что Диэм еще несколько часов не вернется домой.
Я ждала, сколько могла. Я знала, что бар открывается в пять, следовательно, Леджер, скорее всего, отвезет Диэм домой раньше пяти. Я не хотела, чтобы он был там, когда я приду, и рассчитала так, чтобы такси привезло меня туда в пять пятнадцать.
Я не хотела приезжать позже, потому что не хотела появиться, когда они будут ужинать или потом, когда она ляжет спать. Я стремилась сделать все правильно. Я не хотела сделать ничего, что могло бы заставить Грейс и Патрика бояться меня больше, чем они, наверное, и так боялись.
Я не хотела, чтобы они велели мне уйти до того, как я хотя бы выскажу им свою просьбу.
В идеальном мире они открыли бы мне дверь и позволили бы мне встретиться с моей дочерью, которую я даже никогда не держала в руках.
В идеальном мире… Их сын все еще был бы жив.
Я подумала, что же я увижу в их глазах, когда появлюсь у них на пороге. Шок? Ненависть?
Насколько сильно Грейс может ненавидеть меня?
Иногда я пытаюсь поставить себя на ее место.
Я пытаюсь вообразить себе степень ее ненависти ко мне – как все это должно восприниматься с ее стороны. Иногда, лежа в постели, я закрываю глаза и пытаюсь оправдать все причины, по
