не хотелось, но не могла же я выбирать, что видеть. Смятые простыни снова вызвали приступ истерики. Я прижала ладонь к сухим губам, пытаясь её заглушить.
Не хочу плакать о тебе, подонок! Не хочу…
Но сердце просто обливалось,тонуло в горьких слезах, как и я сама.
Села прямо на полу и положила голову на колени, предаваясь этой боли, что рвала душу в куски. Тихие судорожные всхлипы заполнили комнату.
Ненавижу. Ненавижу тебя, скотина!
Желаю тебе всего самого худшего!
Чтобы ничего у тебя вообще не получалось без меня!
Чтоб корчился от любви на кафеле, глотая снотворные в пять утра, которые тебе бы не помогали!
Чтобы мы когда-нибудь поменялись местами, и ты понял, что я испытала.
Чтобы на себе прочувствовал, что такое сгореть заживо.
Опять перед глазами вставала та самая картина, которая теперь, кажется, будет преследовать меня во снах. Точнее, кошмарах…
Приступ истерики прервал щёлчок замка двери.
Как ошпаренная подскочила на ноги, размазывая слёзы по щекам, и не зная куда себя деть и как спрятать свою слабость. Сейчас они увидят меня снова разбитой клушей, которая рыдает у кровати.
Спустя полминуты в комнате оказался Богдан.
Мой родной чужой мужчина смотрел на меня, а я не могла отвести взгляда.
Любовь к нему, слепая, глупая, кажется, ничем не убивается.
Мои чувства пока ещё никуда не делись — как и раньше бывало, даже руки задрожали при виде него. Но я очень надеялась, что скоро я смогу освободиться, выдохнуть, расправить крылья и сказать ему “Я больше тебя не люблю!”.
— Надя… — сказал он, не сводя с меня карих глаз, за которые я готова была бы даже умереть.
— Не ждал меня тут? — спросил я, изо всех сил стараясь держать себя в руках, а спину — ровно и гордо. Он больше не сможет меня унизить. Больше просто некуда. — Я за вещами пришла. Или Анфиса хочет забрать себе и мои трусы тоже?
— Надь, ну не надо, — сморщился он, словно ему было неприятно об этом говорить. А делать было приятно, конечно же. — Пришла собирать вещи — собирай.
Я поджала губы, а затем заставила себя вернуться к чемоданам.
— Впрочем, ты можешь остаться в этой квартире, — обратился ко мне Богдан, который не ушёл, а зачем-то наблюдал за тем, как я собираю вещи. — Я оставляю её тебе.
Я отбросила в сторону очередной свитер и повернулась к нему.
— Ты сейчас же не серьёзно, Богдан? — спросил я, мечтая услышать, что он не то имел в виду. Неужели не понимает, что мне больно даже просто тут находиться? Или ему настолько плевать на мои чувства уже?
— Я похож на шутника, мля? — спросил он в ответ.
— Сейчас — очень.
— Гхм… Поясни? — изогнул он одну бровь. — Я был не прав, что хотел тебя отсюда удалить. Это нам следовало уйти, что мы и сделали позже. Квартира твоя, я не претендую на неё, Надь. И что тебя забавляет в моём предложении?
— Тебе папа, что ли, мозги так промыл, а? — усмехнулась я. Даже не знаю, откуда во мне вдруг проснулась эта стерва. — Как ты запел-то… Что, в угол поставил тебя Ильяс и грозился лишить наследства?
— Надь, ну прекрати ты этот цирк, — процедил сквозь зубы мой пока ещё муж.
— Я прекрати? — подняла я брови. — По-моему, по части шоу тут ответственный как раз ты, Богдан. С чего вдруг такая невиданная щедрость для сирых и убогих? Неужто ты сам додумался, что уйти стоило именно вам? Но тогда ты выгнал меня.
— Не выгонял, — спорил со мной хмурый мужчина. — Я только хотел, чтобы ты просто на время ушла и…не смотрела на всё это.
— Я бы и не смотрела, если бы ты не притащил эту дрянь в нашу постель, — ответила я. Руки снова стали дрожать. — Впрочем, так даже лучше. Я пришла и всё своими глазами увидела. Сколько ты так мне планировал наставлять рога? Пока я ими не пробила бы потолок и не испортила соседям ремонт?
Богдан шумно выдохнул. Не нравится тебе слушать, дорогой? А почему? Любишь кататься — люби и саночки возить!
— Надь, ну давай поговорим как взрослые люди?
— Давай, — повела я плечом. — Значит, так. В этой чертовой квартире я никогда в жизни не останусь. Лучше на вокзале. Оставил он мне её, поглядите-ка, как трогательная забота. Засунь эту квартиру туда, куда ты Анфису любил, ведь она такая раскрепощённая у нас. А меня оставь в покое. Мне от тебя ничего не надо, ясно? Неужели ты считаешь, что после того, что я здесь увидела, я смогу жить в этой квартире? Более изящной пытки сложно было мне предложить!
— И куда ты пойдёшь, интересно знать? — сузил глаза Богдан. — Я в курсе, что ты у матери отсиживалась.
— Ты ещё и следил за мной?
— Должен же я знать был, куда ты побежала отсюда.
— Зачем?
— Я волновался.
— А как же Анфиса? Вы же не доделали?
— Надь, да прекрати ты сюда её плести!
— Значит, ты заботился о своей рогатой супруге?
— Надя!
— Так трогательно, что я сейчас разрыдаюсь, — смотрела я на него. А слёз при этом не было вовсе. Откуда-то взялась во мне дикая злость, которая заставила меня держать голову высоко поднятой. — Повторяю ещё раз, читай по губам: я не останусь в твоей чёртвой квартире.
Богдан поджал губы.
— Тебе же некуда идти, Надь. Не дури.
— Уже есть, — ответила я, не отрываясь от сбора вещей.
— Куда это? — обалдел Богдан.
— А тебе всё скажи, — усмехнулась я. — Мир не без добрых людей оказался! Это уж не твоё дело, милый мой, куда я пойду. У Анфиски своей теперь отчёты о передвижениях требуй, а не у меня.
Богдан подошёл ко мне, развернул к себе за плечи и тряхнул.
— Куда ты собралась, Надя? — Карие глаза впились в моё лицо.
— Какая тебе разница? — тем же тоном выплюнула я ему в лицо, начиная дрожать в его руках. Ну зачем, зачем он позволяет себе касаться меня? Как же дико больно… Но вырваться не выходило, такого медведя разве переборешь…
— Ты
