— Дядя Толя, а Петька где? — прервала его Наташа.
— Наверху. Ну и парень у тебя! Мы с двух часов по очереди с ним в шахматы режемся, и он все партии вчистую выиграл. Ни одной ничьей! Нужно сеанс одновременной игры организовать, чтобы у нас хоть какие-то шансы были.
— Оставьте всякую надежду, дядя Толя! Петька учится в физико-математическом классе, и у него первый юношеский разряд по шахматам.
— Серьезный товарищ. Только как бы он не зачах у тебя над шахматной доской. Знаешь, ему бы настоящим спортом заняться…
Елошевич деликатно взял ее за локоть и предложил подышать свежим воздухом. За те несколько минут, пока она кокетничала со Славиком, зимнее солнце успело закатиться за высокий, увенчанный колючей проволокой забор промзоны, и в сумерках пейзаж выглядел жутковато. Наташа поежилась, и рука Елошевича тут же легла на ее плечо.
— Если Петьку физически подтянуть, то он вполне сможет в Нахимовское поступить. По моей рекомендации возьмут без звука.
— Но я не хочу…
— А ты сразу не отказывайся. Там, во-первых, образование прекрасное, во-вторых, зеленая улица в любое высшее военное училище… Если сразу поступит, в армии служить не придется. Так что подумай.
Она промолчала.
— Я, Наташа, не хочу тебя обидеть или как-то намекнуть, что ты плохо смотришь за сыном. Ты хорошая мать. Просто парню нужно мужское воспитание. И вот еще что… Ты прости, что я лезу в твою личную жизнь, но я тебя всегда за дочь считал. Так вот, я не думаю, что Дмитрий Дмитриевич будет Петьке хорошим отчимом.
— Что? — Она удивленно уставилась на Елошевича.
— А то. Он, конечно, человек культурный и сдержанный, но, по-моему, абсолютно равнодушен к твоему сыну.
Наташа вздохнула. «Не только к моему сыну, но и ко мне самой», — хотелось ей сказать.
— Когда вы поженитесь, захотите общего ребенка, — продолжал дядя Толя.
— Я не хочу второго ребенка, — перебила она. — И Митя, кажется, тоже.
— Возможно. Но вообще-то чем эгоистичнее мужчина, тем в нем сильней инстинкт продолжения рода. К тому же вы с твоим Дмитрием Дмитриевичем оба такие красивые, что просто грех не соединить ваш генетический материал! У тебя начнется новая жизнь, ты уже не сможешь уделять Петьке столько внимания, и он начнет ревновать, чувствовать себя брошенным. Так зачем держать его возле себя? Ради того, чтобы доказывать себе самой и окружающим, что ты хорошая мать? Дай же и ему возможность жить интересно.
Острым носком своего модного сапога Наташа выводила узоры на грязном снегу и внимательно их разглядывала.
— В первую очередь, дядя Толя, я о том и думаю, чтобы Петьке было интересно жить…
— Вот и умница. — Почему-то расценив Наташины слова как согласие, Елошевич потрепал ее по плечу. — А если ему не понравится, всегда можно будет забрать его домой. Ладно, сейчас я приготовлю тебе кофе, приму душ, переоденусь и повезу вас с Петькой ужинать. Ты позвони Сане, пусть тоже собирается. Захватим ее по дороге.
— А куда поедем?
— Ну, я ваших новомодных заведений не знаю, поэтому по-стариковски. В ресторан гостиницы «Санкт-Петербург».
С того дня как Саня нахамила Миллеру, он стал с ней еще более вежлив: демонстративно пропускал ее в дверях, вставал и предлагал стул, когда она входила в комнату, и величал не иначе как «глубокоуважаемая Александра Анатольевна». Но, встречаясь за чаем, они по какой-то молчаливой договоренности не толь ко не вели бесед, но даже не смотрели друг на друга. За столом солировал Валериан Павлович Криворучко, который сладострастно нагнетал обстановку фантазиями о грядущем приезде комиссии.
— Давайте устроим небольшой пожарчик, — предлагала Саня. — И скажем, что все бумаги сгорели.
— Ага! А ЦРУ похитило наши методические разработки, — подхватывал Криворучко.
В свободное время Саня усаживала молодых врачей восстанавливать документацию, но пока не говорила об этом профессору, не желая его раньше времени обнадеживать. К тому же, как ни крути, то, что они делали, было явной липой и могло бы удовлетворить только самую невзыскательную комиссию.
Миролюбивая натура Сани восставала против недоговоренности в отношениях с Миллером, поэтому однажды, когда они остались в чайной комнате вдвоем, она набралась решимости и сказала:
— Дмитрий Дмитриевич, прошу вас, давайте помиримся. Простите меня за грубые и несправедливые слова.
— Я, во-первых, с вами не ссорился, — Миллер пожал плечами, — а во-вторых, давно вас простил. Тема исчерпана.
— Почему же вы не хотите разговаривать со мной? Или вы боитесь опять услышать от меня какую-нибудь… колкость?
Профессор скривился.
— Александра Анатольевна, я уважаю вас и ценю. Но давайте на этом закончим выяснение отношений.
— Охотно.
В этот момент в комнату заглянул один из клинических ординаторов:
— Дмитрий Дмитриевич, подпишите аттестационный лист, пожалуйста!
— Нет, Чесноков, даже не просите. Я вас еще в прошлом году предупреждал: вы у меня аттестацию не пройдете. Я не могу выпустить ординатора такого, извините, низкого уровня.
— Но, Дмитрий Дмитриевич, что ж мне делать? — спросил Чесноков трагическим голосом.
— Не знаю. Год назад я говорил вам, что нужно читать литературу, и даже называл монографии, которые следует изучить. Вы что-нибудь прочли? Еще я говорил, что нужно ходить на дежурства. Вот вы, Александра Анатольевна, часто дежурите, вы хоть раз видели это молодое дарование?
— Ну… — Сане стало жалко Чеснокова.
Он, конечно, был редким раздолбаем, но всегда охотно помогал сотрудникам кафедры в бытовом плане: безотказно подвозил чужих бабушек, двигал мебель и доставал автомобильную краску по оптовой цене. К тому же толстый, круглоголовый и краснощекий Чесноков, имевший кличку Помидор, всегда находился в превосходном настроении и подпитывал окружающих позитивной энергией, за что его любили больные.
Но Миллер, никогда к услугам Чеснокова не прибегавший, не собирался прощать ему некомпетентность за добрый и веселый нрав.
— Если я сейчас спрошу вас ход трепанации черепа или предложу перечислить двенадцать пар черепно-мозговых нервов, вы же не ответите? Я знаю, что вы торгуете красками и посвящаете этому основное время, а диплом об окончании ординатуры вам нужен из каких-то непонятных мне соображений. Однако это не повод, чтобы я подписал вам аттестационный лист.
— Но, Дмитрий Дмитриевич…
— Идите, Чесноков. Вы можете жаловаться на меня руководству, тем более что неаттестованный ординатор не украшает репутацию кафедры. Но у меня вы аттестацию не получите.
