Сжав кулаки, отвлекаюсь на Мишку, который как набросился с порога на кота, так и висит на нем, похрюкивая и повизгивая от восторга, и дышу, дышу, заставляя себя успокоиться.
– Я спрашиваю у своей подруги, – тихо замечает Георгий. – Что у вас происходит?
Со всхлипом вздохнув, поднимаю глаза на Бутенко. Тот хмурится. Кивает на стоящее у панорамного окна кресло, мол, садись. Ну, я и сажусь, не стоять же! Георгий опять куда-то отходит, но только для того, чтобы вернуться с двумя чашками, от которых поднимается пар.
– Здесь всякие травки. Для нервов.
Наши глаза с Бутенко встречаются. Становится не по себе.
– Спасибо.
– Давай, Эльвира Валерьевна. Смелей.
Нерешительно пожевав губу, оборачиваюсь к Мишке и, убедившись, что маленькому непоседе нет до нас никакого дела, начинаю свой рассказ. Тот, к удивлению, выходит довольно коротким. Борисыч в курсе основных моментов, а что касается деталей, то их немного.
– Ну, вот и все, собственно. Теперь можешь жечь…
– Ты про что? – хмыкает Бутенко, отставляя чашку.
– Тебе же наверняка захочется вступиться за друга. Рассказать мне, как я неправа. Ну, чего смотришь? Мужская солидарность. Я все понимаю.
– Я лучше воздержусь от комментариев.
– Вот как? И почему же?
– Потому что ты права. Юра – мой друг. А в том, что касается тебя, я могу быть чудовищно необъективен.
Пока я глупо моргаю в попытке как-то осмыслить, что он имел в виду, Георгий поднимается из кресла и, бросив взгляд на часы, негромко замечает:
– Поздно уже.
– Д-да, – запинаюсь, – надо ехать.
– Надо.
В каком смысле он необъективен в том, что касается меня? Почему необъективен? Он же не хочет сказать… нет, конечно. Боже, ну что за глупости лезут мне в голову?!
– Мишка, сынок, давай прощаться с дядей Георгием.
Мишка никуда ехать не хочет. Ему и тут хорошо. С котом. Затаскиваю его в машину с боем, пообещав, что мы непременно вернемся. За время, пока мы чаевничали, погода совсем испортилась. Туман сгустился, и начался дождь.
– Езжай осторожно, Эля.
– Да, конечно. Спасибо за все.
Ну, вроде бы попрощались. Надо, и правда, ехать. Только почему-то Бутенко не торопится в дом. И пока он стоит, я тоже не решаюсь тронуться с места. Поколебавшись, опускаю стекло:
– Все-таки ты явно что-то хочешь мне сказать, Георгий.
Бутенко вскидывается. Помолчав, достает сигареты. Засовывает одну в рот. Чиркает зажигалкой и затягивается.
– Я могу выбить тебе контракт от своего отделения. Но тогда, сама понимаешь, специализироваться тебе придется на онкологии, и отпахать у меня не один год. Считай, продаешься в рабство.
– Ты серьезно сейчас? – сглатываю.
– Еще как серьезно. Только мой тебе совет, Эльвира Валерьевна, взвесь все как следует. Твоему мужу это может не понравиться.
– Почему ты так в этом уверен? Он сказал, что помог бы мне, если бы…
– Взвесь, – перебивает меня Георгий и уходит. Ну, вот и что это означает? Какой странный день. Нет, он что – правда замолвит за меня словечко? Неужели Бутенко разглядел во мне особенный дар? Не зря же он мне как никто другой этот институт вспоминал.
Уношусь на годы назад, когда только-только пришла в его отделение практиканткой. Может, в те дни я как-то по-особенному себя проявила? Да ну. Какие глупости. Никакими выдающимися способностями я не отличалась.
Домой приезжаю затемно. Юры еще нет. Что неудивительно. В последние дни он вообще как будто не спешит к нам возвращаться. Свекор со свекровью смотрят какой-то сериал. Я оставляю с ними Мишку, а сама поднимаюсь наверх. Нужно же понимать, как долго продлится мое рабство, если я соглашусь на предложение Георгия. Открываю ноутбук – у нас он с Юрой один на двоих. Палец дергается, чтобы свернуть открытое окно программы, но в последний момент что-то заставляет меня присмотреться к ней повнимательней. Поначалу я ровным счетом ничего не понимаю. Зачем Юре карты малышат? На ум не приходит ничего толкового, а то, что лезет в голову… не лезет ни в какие ворота.
Дверь в спальню открывается.
– Привет.
– Привет.
– Что делаешь? – Юра на ходу снимает пиджак и открывает шкаф.
– Хотела посмотреть кое-что в интернете, а тут открыта одна интересная вкладка. Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Тонкая голубая рубашка не в силах скрыть, как напрягаются Юркины мышцы.
– Нечего рассказывать, – бросает тот.
– Кроме того, что ты сходишь с ума? Юра… Матиас ведь сказал, что твоя сперма не была использована. Зачем ты все это делаешь? Что хочешь найти среди этих карт? Своего ребенка? Так это глупо.
– Я сам решу, что глупо, а что нет. Просто не лезь в это.
– Почему? Твоя сперма не была использована! – ору я.
– А я тебе говорил, что у меня в этом нет никакой уверенности! – шипит Юра в ответ. – Я вообще не удивлюсь, если ты с Пятсом заодно.
Я вскакиваю как ошпаренная.
– Что ты хочешь сказать, а, Юра?!
– То и хочу!
– Думаешь… Думаешь, меня заело, что у какой-то левой бабы родился твой ребенок? Так заело, что мы с Пятсом решили это скрыть?
– Да. Именно так я и думаю.
– Озвереть, – я плюхаюсь на кровать, обхватив голову. В душе – полнейший сумбур. То, что он говорит, то, что он верит в это… Я не знаю. У меня просто нет слов. После всего, что я ради него пережила… После того, что отдала ему…
– Дети, у вас все хорошо? – заглядывает в комнату свекровь.
– Нет, – шепчу я, слизывая слезы с губ. – Все плохо. Все очень и очень плохо.
– Эля!
Юрка дергается ко мне, как будто осознав, в чем меня обвинил, и пожалел об этом. А я не могу… Мне впервые отвратительны его касания.
– Не надо, Юр. Ты объясни матери, что происходит. Чем ты тут занимаешься. Я вообще не уверена, что это законно. Надеюсь, тебе хватает ума не преследовать этих детей… Боже.
Каким-то чудом я успеваю добежать до туалета, где меня выворачивает. Кажется, у меня истерика. Между спазмами я смеюсь. Это же бред. Такой бред… Как он до такого додумался? В каком отчаянии надо быть, чтобы начать отслеживать всех детей, родившихся через девять месяцев после моего злосчастного ЭКО? Это как основательно должна поехать крыша? Если бы мне не было так херово, я бы Юрку от души пожалела.
– Эля! Эля, открой дверь!
Надо бы открыть, да. Не то он напугает Мишку. Но прежде я умываюсь и полощу рот.
– Со мной все нормально. Не ори.
– Ты напугала меня!
– Что-то не то съела.
– Пойдем, приляжешь.
Наверное, это нервный срыв. Я будто проваливаюсь куда-то. И снова прихожу в себя. Это не сон, забытье.
– Мишка…
– С ним все нормально, Эль. Он с родителями. Рассказывает им про кота, которого вы у Бутенко видели. Ты не говорила, что была у него в гостях.
– Не успела.
– Да, прости меня. Сам не знаю, что со мной происходит. Как будто сумасшествие какое-то накатывает, ты права. – Гляжу в красные Юркины глаза. Внутри все болезненно сводит.
– Я бы никогда не стала утаивать от тебя правду. Какой бы она ни была.
– Я знаю.
– Не было никакого ребенка, Юра. Ты это понимаешь? Не было. Матиас сказал, что тот мужчина, с которым перепутали ваши образцы, просто сдал сперму на хранение. Ее вообще не собирались использовать. По крайней мере, пока.
– Откуда ты знаешь? – напрягается Валов. – Выясняла, кто отец Мишки?
Юра вскакивает, а я, не скрывая отчаяния, переворачиваюсь на спину. Две слезы синхронно скатываются вниз по моим вискам.
– Нет, Юр. У Мишки уже есть отец. Ты. А что касается образцов того мужика… Так ты лучше меня знаешь, откуда взялся мой интерес.
– Допустим. Но зачем кому-то просто хранить свою сперму, а?
– Да мало ли! Может, у этого мужчины опасная работа. Или ему предстоит какая-нибудь операция. У этого решения могут быть тысячи причин, почему я должна о них думать? Оправдываться… Я чудовищно от этого устала! Да, произошла фатальная ошибка. Но в чем моя вина, Юр? – меня несет, я вскакиваю, заливаясь слезами. – Скажи, в чем? Я не изменяла тебе! Я люблю тебя одного, и всегда тебя любила! Да если бы не это, мне бы вообще не пришлось делать ЭКО! Господи, мне бы не пришлось жрать все эти гормоны, поправляться и…
