Проходит почти две недели с момента моей блестящей оплошности, и после отправки резюме и подачи заявления на каждую работу, которую мне удается найти, от полевого репортёра до научного сотрудника, в каждое существующее агентство новостей, я ничего не получаю.
Тревор говорит, что я, скорее всего, попадаю в чёрный список после оскорбления своего оператора.
— Ты была эмоционально нестабильной. Это первый пункт в списке табу широковещательных новостей, — говорит он, но я не думаю, что каждый телевизионный канал в этой стране знает об этом инциденте.
Одна ошибка. Одно оскорбление.
«Ох, кого я обманываю?»
Я застреваю в Пэйсоне на необозримое будущее. Пока я не выясню, как, чёрт возьми, оплачу образование за пятьдесят тысяч долларов, которым даже не могу воспользоваться.
Я так зла, что готова из кожи вылезти. Надеялась на ещё один шанс. Я не хочу после долгого рабочего дня в качестве секретаря в семейном бизнесе приходить в дом, где умерла моя мать. И все это лишь для того, чтобы каждый вечер смотреть повторные выпуски «Морской полиции» с моим отцом.
За то недолгое время с момента моего возвращения я обретаю только повседневность, которой жила, пока училась в выпускном классе, но с меньшим количеством друзей и с гораздо более удручающим будущим. Я стремилась к своим целям, и теперь застреваю в тине уныния, которая выглядит так же ужасно, как грязь Пейсона.
Я погружаю руки в свои волосы и сжимаю.
— Мне нужно убираться отсюда.
— Хорошо, — рядом со мной слышен грустный голос моего отца, и только я поднимаю взгляд, как он сует мне в лицо договор поставки.
— Убирайся отсюда и забери эту плитку.
— Плитку? — я выхватываю жёлтую бумагу из его руки. — Многовато белого известняка.
Он пожимает плечами.
— Клиент настаивает на отделке всего дома. Мне нужно, чтобы кто-то съездил на грузовике и забрал поддоны для перевозки. К тому же, — папа проводит пальцем по моему рабочему столу, пока он не начинает скрипеть — ты протираешь пыль в щелях моей мебели и бутылку со средством для очистки стёкол.
— Она была грязной, — будто это преступление — содержать моющие средства в чистоте. О’кей, даже я могу признать, что это слишком.
— Уже нечего чистить, — он кивает на договор поставки. — Тебе нужно немного проветриться, забери несколько поддонов, пока будешь на свежем воздухе.
Я встаю, хватаю свою сумку благодарная за то, что на мне удобная пара изношенных джинсов и мягкая футболка NAU — одежда идеально подходящая для поездки в более тёплую погоду Феникса.
— Я поеду. Где грузовик? — обычно его перевозят с места на место рабочие, и он редко припаркован у офиса без дела.
— В пути, — он поворачивается, чтобы вернуться к своему столу. — Я отправляю кое-кого с тобой.
— Что? — я следую за ним. — Почему?
Моё спокойное время для размышлений сейчас будет монополизировано музыкой кантри и методичным чмокающим звуком пережёвывания табака.
— Причины две: первая — женщине небезопасно путешествовать в одиночку, когда та Тень на свободе; вторая — тебе могут понадобиться дополнительные мышцы с этими поддонами.
Я долго выдыхаю, молясь о терпении. Вторая причина — полная хрень. Эти поддоны загружаются автопогрузчиком и связаны стяжными ремнями. Зная моего отца, я уверена, всё дело в первой.
— Сейчас светлое время суток, а Тень нападает только ночью. Мне не нужна няня.
Он приподнимает бровь.
— Я никогда ничего не говорил о том, чтобы с тобой нянчились.
— Тогда почему ты не позволяешь мне поехать одной?
Из открытого окна звучит грохот грузовика, заправленного дизелем.
Отец обходит меня, и я следую за ним наружу на солнце. Мои глаза вовремя приспосабливаются, чтобы увидеть, как дверь водителя распахивается, и две длинные, покрытые денимом ноги появляются из кабины грузовика, за ними следуют выцветшая красная футболка и бейсболка.
— Это что?..
— Лукас! — отец машет этому парню, и я разглаживаю переднюю часть моей рубашки, жалея, что на мне нет чего-то получше.
Дело не в том, что Лукас жутко красив, хотя так оно и есть. И не в том, что он сложен так, как должен быть сложен мужчина, не слишком раздутый из-за мышц, наращённых в тренажёрном зале, а стройный и сильный от тяжёлой работы. Широкие плечи, рельефные мышцы и узкие бёдра. И это также не имеет отношения к тому, что он ведёт себя так, будто я не существую, и он почти не оставляет мне шанса доказать обратное. И дело, конечно же, не в этих грубых руках, которые могут создавать изящные произведения искусства так же, как размахивать молотком.
Даже если это те вещи, которые непременно должны вызывать бабочки в животе, это не они.
Просто у нас есть что-то общее. Потеря родителя. Такой схожий опыт заставляет меня чувствовать себя незащищённой, когда мы находимся на расстоянии четырёх с половиной метров, запертые вместе в грузовике.
Лукас выравнивает свою голубую кепку и сокращает расстояние между нами большими шагами. Он поворачивает голову в мою сторону, но избегает глаз.
— Мэм.
— Я посылаю Шайен с тобой.
Тело Лукаса становится неподвижным. Внезапная компания причиняет ему неудобство. Почему, чёрт возьми, меня это раздражает?
— У неё есть договор поставки, и она всё уладит. Убедись, что эти поддоны закреплены, — отец выуживает кредитку из своего кармана и вручает её мне. — На бензин и обед.
Я киваю и засовываю её в свою сумку.
— Хорошо.
— Вы двое, держите меня в курсе. Завтра эта плитка нужна нам на месте первым делом, так что делайте свою работу и не проебите.
— Да, сэр, — Лукас поворачивается и лезет в грузовик.
— А тебе, значит, можно такие слова говорить?
Его губы дёргаются.
— Поезжайте сейчас. Берегите себя. Не будь слишком жёсткой с моим мальчиком. Он ранимый, — говорит он себе под нос.
— Подумаешь, — я тащусь к пассажирской стороне грузовика и залезаю внутрь.
Кабина пахнет, как мыло с нотками пряностей, опилок и дизельного топлива. Лукас смотрит вперёд, сжав руки на руле.
— Хочешь, я поведу?
Я стараюсь не пялиться на шрам на его шее.
Он нагибается и запускает двигатель вместо ответа на вопрос.
— Как хочешь.
Я кладу ноги на приборную панель и откидываюсь на сидении, устраиваясь поудобнее. Если бы я принадлежала к тому типу людей, кто мог бы спать, пока его жизнь находится в руках малознакомого человека, то так бы и сделала, чтобы разрядить обстановку. К сожалению, я не такой тип.
Мы едем в тишине добрых пятнадцать минут, и напряжение между нами растёт с каждым километром. Я наклоняюсь и неумело обращаюсь с радиоприёмником, надеясь, что звук нарушит оглушающую тишину. Во время спуска через горы всё статично, поэтому я быстро сдаюсь и настраиваю шторки кондиционера так, чтобы дуло на мою внезапно нагревшуюся кожу.
— Радиосигнала нет, — я барабаню пальцами по бёдрам. — Так… слушай, эта поездка будет достаточно непростой; мы можем узнать друг друга, чтобы убить время. — Его голова закрыта кепкой, и всё, что я вижу, это густые волосы цвета некрепкого кофе, которые выглядывают у его ушей и шеи. Он остро нуждается в стрижке. Его губы плотно сжаты, а челюсть немного щёлкает, но он хранит молчание. — Где ты научился рисовать?
— Не знаю, — он не отрывает глаз от дороги.
— Ты не знаешь?
— Нет, мэм. Просто всегда умел.
Немногословный человек.
— Откуда ты? — я хлопаю ладонями по своим бёдрам.
— А что? — мускулы его предплечий перекатываются.
— Просто пытаюсь завязать разговор.
Он прочищает горло, а его адамово яблоко подпрыгивает в течение этих нескольких секунд тишины, пока он раздумывает над ответом.
— Из Сан-Бернардино.
— Калифорния. Очень круто. О’кей, теперь твоя очередь.
Он притворяется безразличным, его челюсть сжата.
— Задай мне вопрос. О чём хочешь.
— Я не…
— Да брось, просто спроси что-нибудь.
Его руки сжимаются и разжимаются на руле.
