— Первое, что приходит тебе в голову.
Он несколько секунд жуёт нижнюю губу.
— Какой… ну…
Снова тишина, и мне интересно, заговорит ли он, или мне придётся пялиться в окно ближайшие полтора часа.
— Твой любимый, эм… цвет?
— Зелёный. Видишь, это было не так сложно, разве нет?
Клянусь, я вижу, как часть его рта приподнимается в ухмылке.
— Нет, мэм.
— Почему ты упорно называешь меня «мэм»?
Он присматривается ко мне, и на мгновение я потрясена оттого, что удается поймать его быстрый взгляд. У него серые глаза. Тёмно-серые, как грозовые тучи. Но у меня нет возможности заглянуть в них глубже, потому как он возвращает взгляд к дороге.
— Я…
— Ты служил в армии?
— Нет.
— Был дворецким в каком-то шикарном поместье?
Ещё одна крохотная улыбка.
— Нет.
— Проводил время с королевской семьёй?
— Нет, — он прикусывает губы, чтобы сдержать улыбку.
— Хммм… был рабом?
— Нет, мэм, — его лицо превращается в камень, и я клянусь, это похоже на то, что невидимая стена между нами падает.
— Что ж, это хорошо, потому что рабство незаконно. Я была бы вынуждена сообщить об этом; людей бы арестовали. Наш маленький городок не нуждается в таком скандале, — я усмехаюсь, но он не отвечает, когда я отчаянно борюсь с напряжённостью, которая нас разделяет. — О’кей, я только что задала тебе несколько вопросов подряд. Теперь ты, вперёд.
— Зачем ты это делаешь? — бормочет он, и мне требуется секунда, чтобы понять, был ли это его вопрос или нет.
— Серьёзно? Это всё, на что ты способен? — гримасничаю я.
Он не отвечает.
Я подкладываю руки под колени, чтобы не волноваться.
— Папа говорит, что я никогда не справлялась с неловкой тишиной, но моя мама говорила, что я не справлялась с любой тишиной. Наверное, я просто понимаю, что пока мы сидим здесь, можем заодно узнать друг друга. В этом нет ничего страшного. Друзья делают это всё время.
— У меня нет друзей.
Я смеюсь, но этот звук получается печальнее, чем я планирую.
— У меня тоже.
Ещё одно сходство между нами.
Тишина снова возрастает, и воздух в кабине находится под напряжением с почти ощутимой энергией.
— Твоя мама, она… — его губы сжимаются, и мышцы его предплечий перекатываются.
— Она умерла, когда мне было шестнадцать. Боковой амиотрофический склероз.
Он кивает, но не произносит обычную сочуствующую речь, что он сожалеет и знает, что моя мама сейчас в лучшем месте, и за это я благодарна.
— Что насчёт твоей?
— Как?.. — у него перехватывает дыхание.
— Я услышала твой разговор в закусочной.
Его веки дрожат, затем внезапно сжимаются в гримасу.
— Я не должна была спрашивать.
Он смотрит на дорогу, его челюсть напрягается, и он трясёт головой, как бы избавляясь от воспоминаний.
— Игра в одни ворота. Ясно, — я разоткровенничалась, но он закрывается, когда мои вопросы становятся личными.
— Мэм?
— Шай. Энн. Шайен. Не так уж и сложно.
— Я знаю…
Я полностью поворачиваюсь к нему.
— Тогда почему ты продолжаешь называть меня «мэм»?
«И почему ты не говоришь со мной?»
Гнев нарастает в моей груди, как и разочарование из-за его упорства держать меня на расстоянии вытянутой руки. Он игнорирует меня на работе, уходит с дороги, чтобы избежать меня. Требуется целая куча самообладания, чтобы холодно относиться к кому-нибудь, и я ни за что в жизни не могу понять, почему он так поступает со мной.
— Если я сделала что-то, что тебя расстроило…
— Ты не делала, у меня… плохо с… — он размахивает рукой между нами — … этим.
— Этим?
— Пустой болтовнёй. Или с любой болтовней. Я не лажу с людьми.
Это самое большее, что он выдает до сих пор. Может быть, вся эта затея узнать друг друга лишняя.
— Сыграем в «Would you rather»?
— Что это?
— Я называю две вещи, и всё, что тебе нужно — выбрать, что бы ты скорее сделал. Не сложно?
— Думаю, да.
— О’кей, итак, Лукас, ты бы предпочёл гулять голым по снегу или голым по пустыне?
Он поворачивается ко мне, его брови низко опущены, но в его выражении есть шутливость.
— Почему я голый?
— Без причины, просто выбери одно.
Его лицо очаровательно кривится от отвращения.
— Боже, хм… наверное, лучше голым в пустыне.
— Я тоже. Хорошо, твоя очередь.
— Ох, эм … — его нога подпрыгивает в нервном ритме. — Ты бы предпочла, э-э… быть атакованной акулой или… — он снова пожёвывает свою нижнюю губу, и я пытаюсь не пялиться.
— Акулой или?..
— Или… медведем?
— Ооооо, это хороший вопрос. Хммм… — я постукиваю по подбородку, думая. — Акула будет означать воду и вдобавок боязнь утонуть, что, если подумать, может быть неплохо.
Он смотрит на меня.
— Быстрая смерть.
— А, — он кивает.
— Во время боя с медведем ты, скорей всего, будешь в сознании. В смысле, если только он сразу не укусит тебя за шею. В этом случае я бы выбрала медведя, но что, если он этого не сделает, и ты был бы вынужден смотреть, как он ест твои внутренности. — Я вздрагиваю. — Да, я выбираю акулу. Что насчёт тебя?
— Я собирался сказать, что медведя, но… ты меня отговорила.
Впервые с момента нашей встречи он действительно улыбается. Большая, широкая и такая яркая, что почти ослепляет, улыбка. Это детское счастье, редко встречающееся у взрослых, которые так измучены жизнью, что у них нет больше возможности испытывать чистую радость. Это потрясающе. Я сижу неподвижно, совершенно очарованная, и делаю мысленный снимок.
Лукас
Ей следует прекратить смотреть на меня. Как будто и так недостаточно сложно избегать её взгляда, притягивающего и любопытного одновременно. А ещё её запах. Дразнящий на свежем воздухе, но в кабине грузовика он будто бы проникает в меня. Аромат напоминает мне о чистых простынях и свежих цветах. Без примесей, но при этом многогранный. Умиротворяющий и опьяняющий. Я сопротивляюсь стремлению расслабиться в её присутствии, полный решимости пережить этот день без потери сознания, которая затемняет мой разум.
Мы уже почти у склада, чтобы забрать плитку, но не можем добраться туда к сроку. Её игры в стиле «узнай меня» и лёгкий смех заставляют меня чувствовать себя спокойнее, нежели в безопасности.
Может быть, дело в её откровенном стиле общения. В способности идти напролом и говорить всё, что она думает, не переживая о последствиях. Такая, какая есть, остаётся собой и не извиняется за это. Она смелая, несмотря на её пол, и я не могу не восхищаться этим. Когда её любопытство направлено на меня, когда она смотрит на меня, будто я головоломка, которую нужно решить, мои страхи усиливаются, а тьма обволакивает.
Мы совсем близко к большому кирпичному зданию.
— Если можешь, притормози там, — Шайен указывает на погрузочную платформу на складе. — Я пойду и позвоню в дверной звонок.
Без труда паркуюсь, и она выпрыгивает, но вместо того, чтобы сидеть в грузовике, я следую за ней к двери. Она поднимает руку, чтобы нажать на звонок, и слегка подпрыгивает, когда замечает меня позади, но улыбается.
Моя грудь сильно пульсирует из-за её проявления симпатии. Боже, я жалкий.
Дверь распахивается, показывая Джима, менеджера склада, которого я пару раз встречал ранее.
— Добрый день, сэр. Мы здесь за травертином, заказанным мистером Дженнингсом.
— О, само собой, Лукас, — он жестом приглашает нас внутрь. — Входите. Я заберу его на погрузчике.
Она нацеливает на меня раздражённый взгляд через плечо, и так же, когда мы играли в «Would you rather», это странное ощущение покалывания на лице заставляет меня улыбаться так широко, что мои зубы становятся холодными.
Далее происходит нечто удивительное. Я смотрю, как её взгляд скользит к моим губам, и раздражение в её выражении смягчается и превращается в белоснежную улыбку. Крошечный румянец появляется на её щеках, светлый оттиск розового на её оливковой коже. Бесчисленное множество эмоций, которые так открыто играют на её лице, — самая пленительная вещь, которую я когда-либо видел. Оставаться беспристрастным рядом с этой женщиной оказывается труднее, чем я думаю.
