звучала, если бы я доставил ей удовольствие, которого она никогда не испытывала. Я не должен думать об этом или чувствовать такое, когда дело касается ее, особенно в данный момент, но, кажется, ничего не могу с собой поделать.
— Что ты хочешь знать?
Она пожимает плечами, но небрежное движение не соответствует вопросам, горящим в ее глазах.
— Какую жизнь ты вел, что она сделала тебя тем человеком, каким ты являешься сейчас? Что свело вместе тебя и твою семью? — Она делает паузу, а затем осторожно продолжает: — Я заметила, что вы все не очень похожи.
Я ухмыляюсь.
— Заметила, значит?
Она кивает.
— Хотя так и не скажешь. Вы все очень близки, особенно ты с братьями.
Есть что-то ее последних словах, что я почувствовал с того момента, как забрал ее сегодня.
Этим днем в больнице что-то изменилось. Она была более неуверенна во мне, чем раньше, с опаской уходила со мной, и страх в ее глазах, когда она услышала, что Нокс спит в другом конце коридора, был настоящим. Мне это не понравилось, и я не сомневаюсь, что во всем виновата та гребаная медсестра.
Я еще дальше откидываюсь на спинку кресла, готовясь ответить на ее вопросы, по крайней мере, на некоторые из них.
— Мы с братьями через многое прошли вместе. Будучи еще детьми, познакомились в приюте.
Алиса хмурится.
— В приюте?
— Там, где оставляют детей, которые больше никому не нужны. Это ад на земле. По крайней мере, тот, где были мы.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что ублюдки, управляющие им, наслаждались, причиняя боль детям, которых туда принудительно направило государство.
На ее лице отражается боль.
— А как же твои биологические родители? Где были они?
— Когда мне было всего несколько месяцев, моя мать-наркоманка выбросила меня в мусорный бак гнить вместе с другими отбросами. Кто мой отец, я понятия не имею.
Я впечатлен тем, насколько ровным голосом раскрываю то, о чем не люблю говорить.
— Мне жаль, — говорит она с чувством.
— Не стоит. Какой бы хреновой ни была жизнь долгое время, я бы не променял ее ни на что другое, потому что тогда у меня не появились бы братья, а жизнь без них не имела бы смысла.
Последние мои слова вызывают на ее губах улыбку.
— Итак, вы все познакомились в приюте, а потом?
— Мы сбежали. — Я воздерживаюсь от объяснения причины, хотя уверен, что она может ее понять. — Какое-то время жили на улицах. Влипали в кучу дерьма и делали то, чего нам, вероятно, не следовало делать, но все это было ради выживания.
Беспокойство омрачает ее хорошенькое личико.
— Где вы спали?
— Везде, где могли. Обычно в лесу. Прятались там, где нас никто не найдет. Пока однажды ночью не полило как из ведра, и у нас не было другого выбора, кроме как найти укрытие. Вот тогда-то мы и оказались здесь. Спрятались вон в том сарае.
Указываю на красное строение, приютившее лошадей так же, как оно приютило нас той давней ночью.
— Так вот как вы встретили своего отца?
— Ага. Тэтчер подумал, что мы воры, и ворвался туда с заряженным дробовиком. — Я усмехаюсь при воспоминании, как мы чуть не обоссались, глядя в дуло ружья. — К счастью, он в нас не выстрелил. Вместо этого приютил, накормил и дал место для ночлега. Но одна ночь превратилась в две, дни превратились в недели, а месяцы — в лучшую семью, которую я когда-либо смог бы иметь.
— Вау, — бормочет она почти удивленно. — Трагично, но в то же время прекрасно. Твой отец — замечательный человек.
— Мы обязаны ему всем. Не хочу думать, где бы мы без него были. Именно поэтому, Алиса, я и привел тебя сюда.
Она смотрит на меня широко раскрытыми, полными надежд глазами.
— Мы позаботимся о тебе, как папа позаботился о нас, потому что знаем, каково это — быть на твоем месте. Несмотря на слухи, которые тебе рассказали о моей семье, мы не плохие парни.
Ее кресло перестает чуть покачиваться, вспышка в глазах подтверждает то, что я уже знал.
— Не понимаю, о чем ты, — притворяется она.
Закидываю ступню на колено и сцепляю руки за головой, одаривая ее ухмылкой.
— Ты ужасная лгунья, Страна Чудес.
Она приподнимает бровь.
— Страна Чудес?
Я указываю на книгу в ее руках.
— Подходит тебе, не так ли?
Ее улыбка смягчается до застенчивой, прежде чем сникает вовсе, и она отводит взгляд от моих любопытных глаз.
— Что она тебе сказала?
— Кто? — шепчет девушка, продолжая избегать зрительного контакта.
— Медсестра. Я вижу, она тебе что-то сказала.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что, что бы это ни было, это заставило тебя бояться меня, и мне это чертовски не нравится.
Ее взгляд, наконец, возвращается ко мне, в нем бушуют вопросы. Я точно знаю, что у нее на уме, — слух, который ей рассказали, тот самый, что следует за мной с братьями, куда бы мы ни пошли. Но ее вопрос оказывается для меня неожиданным.
— Она сказала, что раньше вы убивали людей. Это правда?
— Да, — отвечаю без колебаний.
Признание, кажется, удивляет ее, и тот проблеск страха, который я наблюдал ранее, возвращается.
— Такова была моя работа, Алиса. Я никогда не убивал невинных людей. Только врагов.
— Убивал?
Я киваю.
— Больше мы не берем задания.
Это решение мы приняли недавно, но я не утруждаюсь объяснением.
Она нервно облизывает губы, прежде чем задать следующий вопрос.
— Это вы убили предыдущего шерифа и мэра?
На этот раз я действительно колеблюсь. Несмотря на то, что все в значительной степени подозревают это, доказательств нет, и я хочу, чтобы все так и оставалось.
— Иногда враги маскируются под хороших парней, — отвечаю я вместо этого.
— Что это значит?
— Это значит, что мэр был коррумпированным сукиным сыном, который охотился на невинных женщин. Одной из них была Райан.
Она напрягается.
— Он пытался взять то, что ему не принадлежало, и мой брат позаботился о том, чтобы он за это заплатил.
— А шериф? — спрашивает она дрожащим голосом, почти боясь услышать ответ.
Не отрывая от нее взгляда, наклоняюсь вперед и облокачиваюсь на колени.
— Сорок лет назад этот ублюдок прижал моего отца к земле на кукурузном поле и прижигал его огнем.
Раздается едва слышный вздох, и в ее глазах появляется ужас.
— Он отрубил ему пальцы и избивал до тех пор, пока не превратил в месиво.
— Почему? — выдыхает она вопрос. — Что заставило его причинить человеку такую боль?
— Потому что он полюбил белую женщину.
Она вздрагивает, как
