почти сразу. Молодая врач делает всё очень умело, а у кота явно нет сил и особого желания сопротивляться, поэтому осмотр проходит быстро.
— Ну что ж, — девушка улыбается мне, — это явно ринотрахеит, я выпишу антибиотики и инъекции витаминов, умеете делать?
— Да, конечно, — чувствую облегчение, от переживаний накатывает слабость, — я и сама врач.
— А, ну, значит, тем более никаких проблем, — ветеринар заполняет все бумаги и передаёт мне рецепт. — Обычно на выздоровление требуется около недели, потом можете прийти на приём. Есть обычную пищу ему сейчас будет тяжело, так что из еды — бульоны, тёплое молоко, фарш можно. Поправляйся, милый, — она поглаживает кота, которого я уже взяла на руки.
— Спасибо!
Я с Дарси, закутанным в плед и посаженным в переноску, выхожу на улицу. Сажусь в свой опель, устраиваю кота рядом и несколько минут просто тупо смотрю через лобовое стекло — от усталости меня потряхивает. Поворачиваю ключ в зажигании — и машина не заводится.
— Да чёрт!
Нет, ну только не сейчас! Поглаживаю руль, без слов умоляя, чтобы проблема решилась сама собой.
Ага, как же. Да что ж за невезуха!
Приходится вызывать такси, чтобы добраться до дома. Хорошо хоть припарковалась я нормально, ничего не случится, если машина постоит здесь день-другой. Мало мне было проблем!
А следующий день предъявляет чёткие доказательства, что неприятности поодиночке не ходят — только толпой.
Дежурство начинается как обычно. Утренняя врачебная «пятиминутка», растянувшаяся почти на час, обход, язвительные замечания главного хирурга в сторону кого-то из интернов. Я давно перестала пытаться защищать «молодую поросль», пришедшую в больницу — в конце концов, от выволочек Добрынина никакого вреда, кроме пользы. Глядишь, тут ткнут носом в ошибку, там вовремя пинка дадут, фигурального, конечно — и вырастет из зелёного недоросля приличный врач.
Но сегодня у меня перед глазами всё плывёт. Я перенервничала из-за Дарси, не выспалась — коту пришлось готовить бульон, договариваться с соседкой, чтобы она проверила его днём. До работы добиралась на автобусе — естественно, забрать машину или вызвать к ней механика я не успевала. Да ещё и сон приснился, после которого проснулась вся в поту, задыхаясь от… возбуждения! И героем сна был никто иной, как стоящий теперь возле поста медсестры и рычащий на Верочку заведующий отделением.
— Что случилось, Никита Сергеевич? — подхожу поближе, стараясь не думать о том, каким этот мужчина предстал в моих ночных фантазиях.
— Это вы мне ответьте, Анна Николаевна! — резко разворачивается ко мне хирург. — Почему такой бардак в назначениях? Вот это что такое? — он указывает на ворох не подшитых в истории болезней листочков.
— Никита Сергеевич, ну я же не виновата! — в тоне Веры слышно чересчур много претензий, и я посылаю ей предупреждающий взгляд, который девушка, впрочем, игнорирует. — Результаты анализов пришли, не всё успели…
— Скорее! Сюда! — раздаётся вдруг крик из палаты в конце коридора, и мы с Добрыниным, не задумываясь, срываемся на бег, врываемся внутрь.
На полу лежит мужчина, я узнаю своего пациента, только вчера поступившего в отделение. Быстро нащупываю артерию, пульс нитевидный, губы синие — тут же замечаю быстро расползающуюся по шее красноту. Еще полчаса назад во время обхода её не было.
Резкая аллергическая реакция, анафилактический шок… Рассуждать некогда, реанимационные мероприятия отработаны до автоматизма. Краем уха слышу, как сосед по палате растерянно говорит, что всё было нормально, а потом он начал задыхаться, потерял сознание, упал…
— Эпинефрин!
Быстро вкалываю нужный препарат. Раздаётся механическое жужжание, писк — на плече у пациента манжета, ему был назначен суточный мониторинг артериального давления, вижу показатели.
— Давление падает! — не поворачиваясь к Добрынину, повышаю голос.
— Адреналин! Бригаду срочно! — кричит в сторону выхода хирург, и за дверью уже слышен топот ног…
* * *
Я сижу за столом в ординаторской. Мы успели. Откачали, справились, хотя на какие-то доли секунды у меня даже мелькнула мысль… При анафилактическом шоке, даже если помощь оказана правильно и своевременно, риски очень высокие.
Добрынин отправил меня из реанимации на этаж, взгляд бросил очень нехороший. Мой пациент… Медленно пододвигаю к себе историю болезни. Нужно заполнить протокол, внести все данные, но вот что спровоцировало приступ? Я сама лично проверяла назначения, да и этот мужчина совсем недавно поступил к нам, ничего серьёзного ему пока не выписывали.
Слышу вдруг громкие голоса, доносящиеся из коридора, и иду проверять, что там произошло.
— Вера, ты, мать твою… так и растак… что сделала?!
Приподнимаю бровь в удивлении. Надя крайне редко матерится, а чтобы вот так, прямо в коридоре, где, вообще-то, больные ходят…
— Надежда Константиновна, в чём дело? — смотрю на злую Надю, перевожу взгляд на перепуганную Веру.
— Да ты… вы, Анна Николаевна, гляньте на это! — красная от возмущения Надежда трясёт документами прямо перед носом Веры, которая отклоняется назад и вжимается в стену. — У нас Ковалёв лежит уже две недели, Вера! Две недели! Всё отделение знает, что ему выписан… — Надя называет достаточно редкий в использовании препарат, да, действительно, его назначение даже обсуждалось на «пятиминутке». — И ты подшиваешь это куда?
Меня окатывает холодной волной, тянусь к бумагам, выхватываю из рук Надежды стопку. Пара листков выпадает, кружась, опускается на пол, но я ничего не замечаю…
— И как мне теперь прикажешь списывать его? Или хочешь, чтобы меня КРУ* распяло за нецелевое использование?! Пациент не получил назначенный препарат, кто сегодня выдавал лекарства? Новенькая девочка? И куда оно делось? Ампула где, я тебя спрашиваю?
— Надя, я знаю, где ампула… — произношу с трудом.
Надежда резко замолкает, поворачивается ко мне.
— Его вкололи Сапину из шестой, — перевожу взгляд на Веру, которая бледнеет и приоткрывает рот от ужаса.
Тому самому Сапину, из-за которого вся реанимационная бригада была в мыле последние полтора часа, который выдал нам анафилактический шок и аллергическую реакцию непонятно на что… Точнее, теперь уже понятно.
— Ах ты ж… — старшая медсестра в бешенстве разворачивается, хватает за локоть Веру и тащит её в кабинет. Медленно подхожу к столу, аккуратно кладу на него стопку, которую только что держала в руках, подравниваю листы, подбираю те, что упали.
Как тонка грань между жизнью и смертью… Ещё немного, и сегодня на совести совсем молоденькой девушки могла бы быть гибель человека. По глупости, безалаберности и невнимательности.
— Кольцова, ко мне в кабинет, сейчас же! — раздаётся громкий голос.
Обращается по фамилии. Плохо.
— Иду, Никита Сергеевич.
— Ну и как это понимать? — главный хирург явно в бешенстве.
— Никита Сергеевич, мы всё выяснили, — начинаю объяснять, но меня перебивают:
— Ах, значит,
