Ознакомительная версия.
Совсем молоденький кудрявый скрипач – наверное, из вундеркиндов – играл, Митя слушал, чуть наклонив голову. Лера остановилась у приоткрытой двери, не решаясь сделать больше ни шагу.
Как она могла прийти сюда? Что она скажет ему здесь, оторвав его от этих звуков, к которым он прислушивается весь, и вдруг потребовав, чтобы этот ясный луч его внимания направился на нее?
Мальчик играл очень красиво и, судя по вдохновенному, живому выражению его лица, самозабвенно. Но в его игре, которую Лера не могла, конечно, оценить по-настоящему, все-таки было то, что она ощутила сразу: какое-то едва уловимое тщание, старание сыграть виртуозно. Она никогда не чувствовала этого, когда играл Митя, потому и почувствовала теперь, по контрасту.
Скрипач закончил, опустил смычок. В наступившей тишине Митя услышал поскрипывание двери и обернулся.
– Что-нибудь случилось? – спросил он, глядя на Леру без удивления, но с едва заметной тревогой. – Лера, что с тобой?
– Нет, Мить… Дмитрий Сергеевич, ничего, – растерянно ответила Лера.
Она никогда не видела его в аудитории – и растерялась. Митя был совсем другой, совсем непривычный рядом с этим ожидающе глядящим на него мальчиком. И непохожий на себя такого, каким бывал на концертах – хотя и там он всегда был разный.
Лера не могла даже назвать то, что вдруг почувствовала в нем. Это не была солидность или многозначительность – совсем другое… Какая-то спокойная сосредоточенность на том, что ей было совершенно недоступно.
– Ничего не случилось, Дмитрий Сергеевич, – повторила она, совсем уж по-дурацки пятясь за дверь.
– Леня, отдохни пять минут, – сказал Митя и вышел вслед за нею в коридор.
Они дошли до конца коридора и остановились у широкого, давно не крашенного подоконника.
– Ну, скажи мне. – Митя взял ее за руку. – Что у тебя произошло?
Лера набрала побольше воздуха, как будто собиралась выпрыгнуть в по-летнему приоткрытое окно.
– Митя, я… Мы… – пробормотала она. – Я хочу родить мальчика, ты знаешь?
Это прозвучало так испуганно и, наверное, так непонятно, что даже он не догадался, о чем она говорит.
Митя рассмеялся, наморщив нос.
– Ну, подружка, я готов, но давай все-таки дойдем до дому, а? Здесь как-то неудобно, хоть подоконник и широкий…
– Нет, Митя! – Лера не выдержала и тоже улыбнулась, услышав про широкий подоконник; напряжение отпустило ее само собою. – Ты не понял – я говорю, что зимой рожу сына.
Он так побледнел, что Лера испугалась; вся кровь отхлынула от его лица.
– Что ты, Митя? – прошептала она.
Вообще-то она знала, что с ним такое бывает в минуты очень сильного волнения: лицо не меняется, но мгновенно становится совершенно белым, непроницаемым. Но это бывало с ним только в тяжелые для него минуты, когда всей его сдержанности не хватало, чтобы оставаться внешне спокойным…
Лера не знала, что это значит сейчас.
Неожиданно он сел на пол у стены и обхватил голову руками.
– Митя… – Лера присела рядом с ним, пытаясь заглянуть в его глаза. – Митя, может быть, ты не хочешь…
Он поднял на нее глаза – и тут же взгляд его скрылся снова: Митя прислонился лбом к ее плечу.
– Я не хочу!.. – произнес он; голос его звучал глухо. – Что же тогда значит – хотеть…
Они сидели неподвижно на полу возле подоконника, и Лера чувствовала, как стремительно бьется жилка на Митином виске, прижатом к ее плечу.
– Посиди со мной, – вдруг попросил он, снова поднимая на нее глаза. – Посиди со мной, прошу тебя… Леня хороший, талантливый, тебе не будет скучно. Да мы с ним и закончим скоро, и я тебе сам поиграю немного, а?
Лера кивнула, не в силах произнести ни слова; горло у нее перехватило так, что она едва могла дышать.
Митя не сказал ничего – ничего, что она ожидала услышать, – но он сказал все; больше сказать было невозможно.
Простота счастья – это и есть то единственное, чего хватает на целую жизнь.
Даже ожидание будущего, которое всегда было в Лере и которое теперь еще усилилось из-за беременности, – даже это ожидание не могло затмить для нее настоящего.
Лера теперь видела жизнь так пронзительно и светло, как никогда прежде, и ее удивляло и восхищало собственное новое зрение.
Мама, конечно, обрадовалась, узнав о мальчике.
– Дай бог, Лерочка, дай вам бог! – сказала она, всхлипывая. – Кому же, как не вам… А что Вера Кирилловна говорит? – тут же поинтересовалась она. – Надо бы тебе самой за рулем не ездить – по-моему, это вредно. И отпуск ты не брала, нельзя же так! Экология какая в городе, пыль… Тебе теперь нельзя только о себе думать!
– А сама? – укоризненно сказала Лера. – Кто таблетки американские не пьет?
– Да что мне эти таблетки, детка! Второго внучка бы дождаться – и на том спасибо…
У Леры сердце сжималось, когда она слышала мамины интонации – старческие, совершенно незнакомые. Раньше она никогда не задумывалась о том, что мама родила ее поздно и теперь ей уже семьдесят лет, а здоровье у нее всегда было плохое…
Особенно пугала Леру какая-то странная отрешенность, которую она совсем недавно почувствовала в матери. Надежда Сергеевна всегда так живо интересовалась ее делами, так непосредственно возмущалась и радовалась, что Лера сразу заметила произошедшую в ней перемену.
Теперь мама то и дело замирала, присев где-нибудь в комнате или на кухне, смотрела прямо перед собой остановившимися глазами, и даже шумная Аленка не могла вывести ее из этого рассеянного оцепенения.
Аленке Лера не хотела заранее говорить о будущем ребенке, но, видно, проговорилась Надежда Сергеевна.
Они сидели на диване в маминой квартире, в Аленкиной комнате. Лера расчесывала мокрые после купания дочкины волосы.
– Мам, а правда, что ты мальчика собираешься родить? – вдруг спросила она.
Это было вечером, Мити, конечно, еще не было. Лера почему-то испугалась дочкиного вопроса. Вернее, не столько вопроса, сколько ее тона – недоверчивого, настороженного.
– А как бы ты хотела? – осторожно поинтересовалась она.
Аленка помолчала немного и тихо сказала:
– А я бы не хотела…
– Но почему, Аленочка? – Лера едва не заплакала, услышав этот ответ.
– А вот потому! Потому что Митя тогда будет его папа и его будет любить, и ты тоже! А я тогда как же?
Лера так расстроилась, что даже расческа задрожала в ее руках, путая длинные Аленкины волосы. Она принялась уговаривать дочку, рассказывать ей, какой мальчик будет маленький и как они все вместе будут его любить, и Аленку, конечно, тоже, и ничуть не меньше. Но та сидела надутая, обиженная и едва не плакала.
– Он маленький будет, а я большая! Его будут любить, а меня нет! – твердила девочка, и переубедить ее было невозможно.
Ознакомительная версия.
