— Я стала подумывать о матери, — пробормотала она.
Джефри, готовый заснуть, отвернулся.
— Она не надоела тебе за сегодня? — спросил он.
— Я имею в виду родную мать.
Он не ответил, и несколько минут длилось молчание. Карен начала думать, что муж заснул.
— А зачем? — вдруг спросил Джефри и вздохнул.
— Не знаю. Мне просто хочется ее найти.
Он перевернулся на спину, чтобы видеть ее.
— Зачем открывать новую банку с червями? — спросил он. — У нас достаточно неприятностей и без этого.
Он вытянул левую руку из-под одеяла, чтобы Карен могла удобнее прильнуть к нему. Ей было спокойно рядом с его большим и теплым телом.
— Джефри, скажи честно, ты не очень огорчен… насчет ребенка?
Он обнял ее покрепче.
— Карен, мне кажется, я давным-давно смирился с этой мыслью. Нам так много везет. Почему должно везти во всем? Зачем искушать судьбу?
— Не поддавайся предрассудкам, — ответила она, хотя сама не была от них свободна. — Как бы то ни было, но мы можем добиться всего, чего хотим. Я собираюсь завтра позвонить Сиду, чтобы он начал хлопотать о приемном ребенке. Я уже переговорила с Джосс, у которой хорошие связи в Техасе.
Джефри перевернулся на бок, откатившись от нее, и схватился за голову руками.
— О чем ты мелешь?
— Об удочерении или усыновлении ребенка частным образом. Это более дорого, но намного легче, чем пройти официальную государственную процедуру. Мы уже недостаточно молоды. А в Техасе полно детей, от которых отказываются родители.
— Знаешь, что с тобой не так? Дело не в твоих яичниках, у тебя плохо с головой. Ты одержима. Это у вас в семье.
— Что?
— Твоя мать одержимая, сестра и племянница тоже. Вы все свихнулись на детях.
Карен подумала, не стоит ли напомнить ему, что если такое наваждение действительно присуще этой семье, то оно не могло генетически перейти к ней.
— В чем одержимость? Ты не хочешь ребенка?
— Карен, я не хочу чужого ребенка, особенно из Техаса. Я нью-йоркский еврей. Что мне делать с маленьким ковбоем?
— Любить его.
Джефри отодвинулся от нее и сел на кровати.
— Подожди минутку. — Голос звучал холодно. — Мне всегда казалось, что мы можем прожить и без младенца. Это все твои причуды. Я делал все от меня зависящее. А теперь выяснилось, что мы не можем родить своего ребенка. Ладно, что ж, ладно! Я признаю факт. Но я не хочу выращивать чужих детей.
Карен почувствовала, как у нее стянуло живот и покрылась мурашками кожа на ляжках и спине. Она тоже села и поглядела на мужа. Он выдержал взгляд.
— Постой, Карен. Не надо так глядеть на меня. Я не хочу осуждающих взглядов. Ты не могла ждать от меня ничего другого. Мы никогда не говорили об этом раньше. Это не было запасным вариантом. Усыновление не входило в наши планы. Ты ни в чем не можешь быть уверена, если ввяжешься в такое дело.
— Я никак не предполагала, что ты будешь возражать против этого.
— А ты никогда и не спрашивала моего мнения. Ты хотела иметь собственного ребенка. Об этом мы говорили. Не чтобы я пришел в восторг от этой идеи; мужчины редко хотят детей. Это естественно. Но то, что ты задумала, — противоестественно. Посмотри, что при этом случается. Вспомни хоть эту Вуди Аллен. Или Берта Рейнольдса, или Лони Андерсон. Когда знаменитость усыновляет ребенка — всегда одни неприятности. Все кончается возвращением родившей ребенка матери и сердечным припадком у приемной. Не говоря уже о том, что ты в этом случае играешь в генетическую рулетку. Разве не был Сын Сэма приемышем? Этот убийца из Лонг-Айленда? Я повторяю: никогда не известно, что из этого получится.
— Но, Джефри, я тоже приемыш!
— Да, но не мой. Я знал, что тебя удочерили, но я также знал, кто ты такая и что собой представляешь. Это совсем другое и не имеет отношения к вскармливанию отпрыска какого-то безграмотного, похотливого бродяги из грузового гаража. Как можно угадать, что из них выйдет!
— Я не могу поверить, что это говоришь ты!
Так вот почему он был так холоден, когда она сказала о своем желании найти настоящую мать! Карен вытянула руку и коснулась его плеча. Уж не думает ли он, что и она — отпрыск похотливого подзаборного бродяги? А может быть, так оно и есть? Она поняла, что не посмеет спросить его об этом.
— Джефри! Ну пожалуйста…
Джефри скинул ее руку со своего плеча.
— Я не могу поверить, что ты просишь об этом, — сказал он.
Он опустил ноги с кровати, встал и пошел через комнату. Свет от окна осветил его плечо, а потом и все его высокое и стройное тело.
— Ты куда собрался? — спросила она.
— Пойду приму душ.
Карен показалось, что он хочет уйти, чтобы не ударить ее.
В тот вечер Карен так и не позвонила Лизе, а с утра она не смогла позвонить, потому что очень рано ушла из дома. В половине седьмого утра Карен уже добралась до офиса. В ее столь раннем появлении на работе не было ничего необычного. С тех пор как у нее появилась сотрудница — миссис Круз из Корона Куин, Карен всегда приходила на работу очень рано. А миссис Круз появилась очень давно и до сих пор сотрудничает с нею — теперь уже главным модельером, ответственным за работу более чем двухсот человек в мастерской. Для того чтобы добраться до работы на Седьмую авеню в дом номер 550, приходилось ехать по двум длинным линиям метро. Каждое утро, включая и сегодняшнее, Карен постоянно встречалась с миссис Круз в районе того легендарного здания, в котором теперь расположилась фирма К. К. Inc. Они вместе поднимались на лифте до девятого этажа, от дверей которого как у той, так и у другой были свои ключи. По пути они проезжали мимо демонстрационного зала и офисов Ральфа Лорена, Джефри Бина, Оскара де ла Ренты, Донны Каран и Билла Бласса. Мир зарубежной моды был представлен здесь Карлом Лагерфельдом и Хани Моури. Дом номер 550 был храмом высокой моды США. Карен до сих пор ощущала прилив гордости, видя свое имя среди других в списке, вывешенном у дверей лифта.
Карен знала, насколько ненадежным могло оказаться ее положение здесь. В январе тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, задолго до переезда Карен, на Седьмой авеню в доме 550 был расформирован демонстрационный зал Халстон-Оридженалз. Все приспособления и часть мебели, которую не вывезли, были проданы следующему владельцу, новичку в бизнесе моды — Донне Каран.
Никто не переживал за Халстона. Он был хуже чем мертв: он был забыт. А ведь он был первым американским дизайнером, чья мода широко распродавалась. Случившееся с ним означало его полный крах: корпорация выкупила все его лицензии, и бедняга Рой Халстон Фролейк навсегда лишился права на марку «Халстон». Ему хорошо заплатили, но обобрали полностью — и работы, и имя. Карен вспомнился несчастный Вилли Артеч — что ждет его работы и его имя? Ее передернуло, и она повернулась к чернокожей женщине, стоящей рядом.
