Свадьбу отыграли пышную. Чтоб не ударить в грязь лицом, пригласили гостей сто шестьдесят человек. И неважно, что половину из них сами хозяева почти не знали. Зато широко, зато с размахом! И пусть, разгулявшись не на шутку, гости передрались друг с другом, зато на дольше запомнят знаменательное событие.
Веселились и Сима с Таней. Таня была свидетельницей, Сима сидела рядом с ней. От ухажеров отбою не было — жених пригласил чуть не всех докеров порта. Да только, в отличие от невзыскательной Луизы, Тане с Симой малограмотные кавалеры не нравились. Привыкли девчонки, понимаешь, в своих институтах-университетах к образованным и целеустремленным парням, никак им теперь не угодишь с женихами!
Особенно старался свидетель. Уж он и так, и этак перед Таней крутился, не упуская возможности лишний раз привлечь к себе ее драгоценное внимание. И понять его легко — Таня выглядела совершенно сногсшибательно в новом, специально к торжественному дню сшитом платье, с затейливо уложенными волосами. Коротенькая объемная невеста в безвкусном белом платье, с карикатурно наложенным макияжем на фоне свидетельницы выглядела золушкой при принцессе.
Веселились, впрочем, не все. Тетя Роза, мать невесты, в разгар свадебного банкета вмиг растеряла всю переполнявшую ее радость. Гера, подлец неловкий, зацепил клешней один из четырех дорогущих хрустальных фужеров, любовно принесенных матерью из дома для молодоженов и свидетелей. Сердце матери обливалось кровью: хрусталь, золото, бриллианты — вот, на ее взгляд, три составляющих успешной жизни. Вот что больше всего она любила, после, разумеется, дражайшей дочери. Муж по семейной иерархии шел лишь вслед за вышеуказанными сокровищами.
В понедельник Таня пришла в институт усталая, разбитая, с невыносимой головной болью. Два дня гуляли с утра до вечера. От количества выпитого шампанского под глазами залегли тени. Не хотелось учиться, не хотелось даже жить. Сейчас бы в постельку, да вылежаться пару деньков в полной тишине и абсолютном покое. И пить. Много-много холодного лимонада…
Таня подошла к фонтанчику. За неимением лимонада хотя бы простой холодненькой водички напиться… Когда, утолив жажду, разогнула спину, перед ней стоял лоснящийся Дрибница. От его вида Тане стало еще хуже.
— Здравствуй, Таня! Как погуляла?
— Не видишь, что ли, — у Тани не было физических сил скрывать раздражение. — Хорошо погуляли. Только мне теперь неделю плохо будет.
— Бедненькая, сочувствую. Ну ничего, это скоро пройдет. Давай вечером в кино сходим?
Таня представила, как в ее нынешнем состоянии она пойдет с Вовкой в кино, и ее чуть не стошнило:
— Нет!!! — пожалуй, излишне эмоционально ответила она.
— Что, так плохо? Ну тогда пойдем завтра? — Дрибница заискивающе заглядывал в глаза. И как это у него получалось с высоты такого роста?
Тане было так плохо. И так ей надоел этот назойливый Дрибница! Да когда же он поймет, что он ей на фиг не нужен? Ведь сколько раз уже давала понять, что он ей не интересен. Ну что, обязательно прямым текстом говорить надо? Ведь и обижать не хочется, в принципе ничего плохого он ей не сделал. Ну до чего же нуден, скушен! И поняв, что и завтра, и послезавтра, и через неделю, и через две, куда бы она ни пошла, а везде будет натыкаться на Дрибницу, неожиданно для самой себя Таня ответила:
— Ты знаешь, Вова, я на свадьбе познакомилась с одним пареньком и… В-общем, я выхожу замуж…
Сказала и сама опешила от такой откровенной лжи. Вовка же внешне остался спокойным, только глаза, и без того темные, вдруг сгустились до черноты, да желваки заходили быстро-быстро. Ответил только:
— Совет да любовь, — и отошел в сторону.
Таня облегченно вздохнула. Ну слава Богу! Конечно, не совсем красиво получилось, но уж теперь-то он от нее, наконец, отстанет!
Таня сказала первое, что пришло в ее не совсем здоровую после двухдневного веселья голову, и забыла. В это, наверное, трудно поверить, но она действительно напрочь забыла об этом разговоре. Она очень удивится, когда через несколько месяцев Вовка напомнит ей об этом эпизоде со словами:
— Это ты виновата. Видишь, что ты натворила?! Это ты во всем виновата!
Она очень удивится и, чтобы не обидеть Вовку, сделает огорченные глаза, подыгрывая ему. Но на самом деле она совсем не будет сожалеть о своих необдуманных словах, как и о последствиях, к которым они приведут. Но это потом, а сейчас она, утолив жажду, напрочь позабыла о неприятном эпизоде.
А Вовке было плохо. Как же ему было плохо! Мечта всей его жизни, все, ради чего он трудился, самое главное в его судьбе, можно сказать, внутренний стержень, на котором держалась личность Вовки Дрибницы, — все пошло прахом! Стержень был сломлен под самый корень. Не было больше Вовки Дрибницы, вместо него была теперь одна сплошная бесформенная развалина. Ушел смысл из его жизни. Для чего ему теперь жить? А главное — для кого? Тане оказалась не нужна его жизнь, как, впрочем, и сам он. Так зачем он еще жив, зачем дышит, зачем топчет землю понапрасну? Кончено, все кончено…
Первый порыв был броситься под машину, под поезд, с крыши Сашкиной восемнадцатиэтажки. Сидя на лекции, он во всех красках представил себе, как летит вниз, в небытие, как поток воздуха пробирается под полы пиджака, заполняет карманы, замедляя скорость падения. Он даже почувствовал, как ветер треплет его щеки и волосы, видел закрытыми глазами стремительное приближение асфальта. Сначала, с высоты восемнадцатого этажа, он был гладкий и однородно серый. Потом, по мере приближения к земле, Вовка стал различать сначала крупные трещины, за ними очередь дошла и до мелких трещинок и неровностей, покрывших асфальт, словно морщины столетней старухи… Всем своим существом Вовка вошел в плотную субстанцию земли-матушки и на некоторое время отключились все чувства. Потом — яркая вспышка света и отчетливая картинка: много цветов, печальная музыка и торжественное шествие за гробом, в котором покоится его, Вовкино, хладное безжизненное тело. Шествие возглавляет безумно красивая даже в уродливом черном платке Таня. Она убита горем, но от слез ее загадочные глаза цвета осоки стали еще прекрасней, еще ярче горит в них огонь молодости. А вот и Вовкины родители: они идут следом за Таней, но их почти не видно — настолько они сгорблены. Горе буквально вгоняет их в землю. Мамины глаза сухи и воспаленно-красны, они уже не могут плакать. Отец же рыдает надрывно, не в силах сдержать слезы от безумной горечи потери любимого сына…
Вовка вздрогнул и чуть не вскрикнул, настолько отчетливо представил себе собственные похороны. Да, броситься с крыши восемнадцатиэтажки — самый легкий выход. Но вообще-то это небольшая доблесть. Чего он добьется? Разве его смерть помешает Тане выйти замуж? Нет, не помешает. Она так и так выйдет замуж и будет счастлива. А что будет с его родителями? Каково это, пережить собственного сына? Да еще ладно бы, случай какой несчастный забрал, или болезнь неизлечимая, а то ведь — сам себя порешил! Ужас-то какой! И позор! Ведь самоубийство в христианстве считается чуть не самым страшным грехом. Нет, он не имеет права перекладывать свое несчастье на плечи родителей. Разве им легче будет пережить его смерть, чем самому Вовке потерю любимой? Нет, нет, и еще раз нет. А значит, он должен жить. И он будет жить. Он будет жить так, что Таня еще пожалеет о том, что не разглядела его, не поняла своего счастья. Он сумеет стать счастливым и без нее. Она выходит замуж? Что ж, тогда он женится. Теперь у него развязаны руки. Он ей больше ничего не должен…
