— Саша спит? — Шепотом, в котором звенит сталь, говорит Царев, заглядывая в проем двери. Только у него получается так себя вести — казалось бы, в домашней обстановке, полутемной уютной детской я сразу же почувствовала себя словно на горячих углях.
— Уснула только что, выпили лекарство, — говорю и тихонько выбираюсь из объятий малышки.
— Тебе не следует здесь больше находиться, — смеривает меня взглядом, полным ненависти, с головы до ног, Царев, и я ежусь, словно от холода, хотя сквозняков в этом доме нет и в помине.
— Пожалуйста, — в умоляющем жесте складываю руки и чувствую, как в уголках глаз скапливается предательская влага. — Ты же посмотрел бумаги, это не подделка, я не вру. Я действительно ее мать.
— Разберемся, — тихо говорит он мне, и в его голосе нет ни грамма сочувствия. Протягивает мне мою сумку. — Я написал тебе сообщением адрес и время клиники, где мы все вместе сделаем тест ДНК.
— Но…
— Это непредвзятая клиника, — жестом руки останавливает мои слова, готовые сорваться с губ.
— А…
— Но может быть, — он вдруг распахивает глаза шире и надвигается на меня грозовой тучей. Нависает, давит массой, испепеляет злостью из глаз. — Может быть, ты признаешься мне здесь и сейчас, для чего тебе это нужно? Кто за тобой стоит? Это Вера? Это она заплатила тебе за анализы? Какой у нее резон так поступать?
— Но я правда… — мне хочется разреветься, колени от страха становятся мягкими, готовыми подогнуться. Но я вдруг беру себя в руки. терпеть этот прессинг нет больше сил и возможности. В чем он меня обвиняет? Что я подослана кем-то? Что я хочу отнять ребенка, чтобы потом просить деньги или шантажировать? Значит, вот так думают богатые люди?
Осознание этой мысли приходит ко мне довольно поздно, и я вижу в глубине его глаз, что он думал даже гораздо худшие вещи обо мне за то время, пока я укладывала Сашу спать.
Все во все вдруг взрывается. Рука наливается силой, и я со всего размаха леплю ему пощечину прямо по правой щеке.
— Ах ты… — он хватается за нее, и я вижу, как красноватый след начинает отчетливо проступать на коже.
Резко выхватываю из его рук свою сумку, разворачиваюсь на пятках и быстро ухожу от двери. Прохожу на первый этаж, достаю свое пальто, нервно поправляю шарф и выхожу на заснеженную улицу.
И только оказавшись за кованым забором, когда меня точно никто не сможет увидеть, даю волю слезам. Плачу так сильно, будто оплакиваю все — свою неудавшуюся жизнь, ненастоящую смерть дочки и свое черное беспросветное будущее. Все напряжение уходит с этими рыданиями, но мне не становится легче, наоборот, слабость одолевает, руки и ноги становятся ватными и начинает болеть голова. Достаю сотовый телефон, чтобы вызвать такси и читаю попутно сообщение от Царева. Он в своем репертуаре. Адрес, телефон, и приписка: «в твоих интересах не опаздывать, Ева».
В моих…
В моих интересах вообще избавиться от тебя, господин Царев!
От злости пинаю комок снега, который катится прямо под колеса такси.
— Извините, — бормочу едва слышно.
— Хамка, — отзывается таксист, но я делаю вид, что не слышу — на сегодня с меня довольно разборок с мужчинами. Второго скандала я просто не вынесу.
Всю ночь дома я ворочаюсь с боку на бок, придумывая важные, острые, жесткие ответы Дмитрию, но понимаю, что все это пустое. Он уже записал меня во враги народа из-за моего малодушного поступка, а я… Я понимаю, что хочу его ненавидеть, но отчего-то это чувство не появляется в моей душе. Отчего-то я помню совсем не то, что нужно: приятный вкус его губ, тяжесть его тела, властность рук…
И заснув под утро, мне кажется, что он кружит меня в танце, улыбается и говорит, что все будет хорошо, нужно только немного потерпеть…
Глава 20. Дмитрий
Ева уходит, а я разношу всё к чёртовой бабушке в своём кабинете и рычу, как раненый лев. В голове всё перемешивается в какую-то необъяснимую кашу, и я не могу побороть злость, которая усиливается с каждым мгновением и разливается ядом по венам.
Знаю, что поздно, но всё-таки набираю номер телефона Варвары Никитичны.
— Да! Слушаю! — отвечает женщина через пару минут сонным голосом.
— Варвара Никитична, это Дмитрий… Царёв. Простите, пожалуйста, что я звоню слишком поздно! Я хотел спросить, когда вы возвращаетесь от сына? Быть может, вы смогли бы приступить к работе чуть раньше? Я заплачу двойную оплату…
Я хватаюсь за последнюю соломинку, пытаюсь зацепиться за тонкую нить надежды, что деньги убедят женщину вернуться домой раньше, даже если она и не планировала этого. Мне так паршиво на душе от непонимания происходящего… Ничего не знаю.
Как быть дальше?
Как справляться с Сашей самому?
Что делать с Евой?
— Ой, Димочка! Здравствуй! Да ничего страшного, что разбудил… Что-то случилось? Вообще, у меня не получилось полететь к сыну, как назло простудилась перед самолётом, но уже восстановилась… Если нужно, я могу выйти на работу уже завтра!..
— Многое случилось… Я расскажу вам при встрече, если получится… Нину я выгнал, а Саша болеет, и я не знаю, как быть! — честно признаюсь я. — Без вас, как без рук!
— Господи! Как заболела? Дима, я прямо сейчас вызову такси и приеду! Подожди часик!
— Спасибо!
Я закрываю глаза и кладу телефон на стол. Этой женщине я буду по гроб жизни обязан. Она сильно выручила меня с Сашей, стала ей, как самая настоящая бабушка… Наверное, ни одна родная бабушка не могла идти в сравнение с ней. Даже родная мать так сильно не беспокоилась о Саше, как Варвара Никитична.
Родная мать…
Эта мысль бьёт обухом по голове, срезает мне крылья, разрывает все внутренности и несколько раз проходится своим острым лезвием по сердцу, а потом бьёт в самую главную точку, чтобы наверняка лишить жизни.
Вдруг Вера всё же неродная?
Как Ева может оказаться матерью моей девочки? Такого просто не может быть… Скорее всего, её подослал кто-то из конкурентов…
И тут до меня начинает доходить.
Если Ева была убитая горем мать, потерявшая своего ребёнка, допустим дочь, три года назад, то на неё легко могли выйти мои конкуренты. Вряд ли им составило труда выяснить, кто тогда рожал в одно время с моей женой.
Ну конечно! Наверняка кто-то из них убедил Еву в том, что Саша её дочь, подделал результаты ДНК, чтобы добить наверняка, а теперь хочет похитить мою принцессу, отнять у меня и поставить на колени.
Я морщусь, понимая, насколько правым могу оказаться. Для людей не существует совершенно ничего святого…
Поднимаюсь наверх, захожу к своей малышке и смотрю на зайчика, которого она прижимает к себе и улыбается. Эту игрушку ей подарила Ева, эта игрушка стала для неё любимой. Я вдруг вспоминаю то, что Загадка подарила мне цифровую фоторамку и начинаю смеяться в голос. Она намекала мне, что в скором времени я могу лишиться того, что важнее жизни для меня, своей дочери. Неужели рассчитывала, что я останусь с этой проклятой вещью и буду довольствоваться ею, любуясь на снимки моей малышки? Я думаю о том, что если бы Ева и была матерью Саши, то она, скорее всего, даже и не подумала бы отнимать у неё отца. Моя девочка любит меня. Каким ударом по её психике стал бы побег? Подумала ли об этом Загадка хоть на секундочку? Я тону в собственных мыслях. Стою рядом с Сашей, смотрю в её безмятежное личико и думаю. Даже не замечаю, как быстро пролетает время. Варвара Никитична подъезжает к дому, и я спешу спуститься, чтобы встретить её. Забираю её сумку с вещами и оставляю в коридоре, а сам спешу включить чайник.
— Нужно было раньше позвонить, Димочка, я бы сразу примчалась. Ну рассказывай, что приключилось у вас?
Я думаю, можно ли рассказать ей о Загадке? О том, как та вторглась в мою и Сашину жизни, а потом планировала ударить в спину? По сути, мы были знакомы с Варварой Никитичной ещё до рождения Саши… Я нанял её, когда Вера была беременна, чтобы дома кто-то постоянно находился и помогал ей в случае чего, и за это время женщина успела прекрасно зарекомендовать себя. Она чиста как стёклышко и уже давно стала частичкой нашей семьи. И я вываливаю на неё всё, что случилось, пока женщина отсутствовала.
