вверх. — А кончать пойдем в постель. — Резко опустил ее на себя и чуть не умер от того, какой влажной, горячей и тесной оказалась моя фантастическая девочка.
Женя
Врать себе не хватало никаких сил. Наверное, это было что-то животное. Выше всяких «нельзя» и «что будет завтра». Важнее проклятого «правильно» и «что подумают люди».
Я просто не могла больше.
Вычихалась.
Растаяла.
Этот нахальный, самоуверенный мерзавец всего за два дня расшатал мою нервную систему до такого состояния, что никакого терпения не осталось.
Я терялась от близости с ним в тесной душевой кабинке. Ненавидела этого гада за то, как легко он играл женщинами. И одновременно боялась, что отпустит.
Саму себя боялась. Слишком трусливую, чтобы сделать первый шаг. И совсем «не того уровня», чтобы чувствовать себя с этим мужчиной на равных.
От злости и желания нервы словно оголились. Каждая клеточка завибрировала.
Паша еще ничего не сделал со мной. Только нависал. Что-то рассказывал о каком-то венике. Клялся, что не звал никакую немку. А я даже ответить не могла.
Хваталась за обиду, как за спасительную соломинку. Рвалась из этой кабинки. И проигрывала.
Даже и не знала, что так бывает. Не чувствовала ни с кем ничего подобного. Не боролась никогда с собой.
А с Бояриновым… Все эти его прикосновения, взгляды — за два дня он по бревнышку разобрал высокий забор, которым я себя огородила. И сейчас брал все, что хотел.
Вначале обещаниями. Пошлыми, грязными.
Потом руками своими наглыми. От которых ни пальто не могло защитить. Ни платье.
А после… стоило Павлу приблизиться, рухнуло что-то внутри. Рассыпалось.
Я и не вспомнила ни о какой Хельге. Забыла, что где-то ждет дочь, для которой я образец. Вычеркнула из головы все страхи и сомнения.
— Паша…
Имя Бояринова само слетело с губ. Короткое, простое. Вкусное, как его запах и язык у меня во рту.
Хотелось повторять и повторять. Звать, подставляя лицо под струи воды, пока этот невозможный гад расстегивает пальто и рвет пуговицы.
Выть хотелось от того, как заныло под ребрами. Неправильно. Грешно.
Кричать, отключив голову: «Да! Не слушай меня! Да!»
К счастью, подсказывать Бояринову не пришлось.
Он подхватил меня. своими огромными лапами и без подготовки, резко, как бабочку насадил на член.
Одним толчком отключил все сомнения и волю.
В первый момент я ни вдохнуть, ни сказать ничего не могла. От размера и глубины слезы на глаза навернулись. Не понимала, как вообще смогла принять его всего, как дышать теперь, как двигаться и что вообще делать дальше.
Кусала губы, пытаясь унять сердцебиение. И шалела от безумных глаз напротив.
— В тебе так тесно, что у меня сейчас яйца взорвутся. — Паша смотрел так серьезно и напряженно, будто приговор себе зачитывал.
— Ты… Ты для меня слишком большой. — Мой голос хрипел, и все слова казались иностранными.
— Большой?
Этот гад приблизился губами к моим губам. Языком заставил открыть рот и толкнулся внутрь так же, как несколько мгновений назад членом.
От такого двойного проникновения вмиг все клеммы в голове выгорели.
Из груди вырвался стон. Щеки опалило жаром. И я сама не поняла, как качнула бедрами навстречу.
Плавно. Адски туго. Ощущая каждый миллиметр твердой, налитой плоти. Задыхаясь от того, как распирает внутри и мучительно-сладко тянет внизу живота.
— Смелая феечка. — Паша оторвался от моего рта и принялся горячими губами насиловать нежные мочки ушей. — Такая мармеладная, как конфета. Снова хочу вылизать тебя. Тебе ведь понравилось, правда?
— Ты слишком высокого о себе мнения.
От движений языка в ушной раковине я чуть не захныкала. Позорно. Предательски. Словно этот мерзавец обнаружил еще один центр удовольствия на моем теле. Более чувствительный, чем тот, который он медленно натирал своим членом. С прямым доступом прямо в мозг.
И плавил его. Выпрямлял мои несчастные извилины. Настраивал под себя, будто я не женщина, а какой-то примитивный инструмент.
— А потом ты будешь у меня сосать, — не щадя моих чувств, добил этот подлец. — Даже не представляешь, сколько раз я представлял свой член у тебя в горле. Кончал здесь, в душе, мечтая, что обхватишь его губами. Рассказать подробности?
— Умоляю, не нужно.
Совсем осмелев, я скользнула пальцами по широким мужским плечам. Кончиком языка лизнула край татуировки на шее. И губами прижалась к колючей щеке.
— Мне нравится, как ты умоляешь.
Словно просьбы были для него афродизиаком, Паша ухватил меня еще крепче. Стиснул ягодицы… Подозреваю, что до синяков. И задвигался быстрее.
Подкидывал вверх. Опускал на себя, проникая на всю глубину. И повторял все снова.
Без остановок.
Без усталости.
Будто мозг и душу хотел из меня вытрясти.
Как идеальная машина. Мощная. Безжалостная. Но такая правильная… откалиброванная под удовольствие. Что сопротивляться невозможно было.
Лишь принимать.
Толчок за толчком.
Стесывая лопатки о твердый кафель.
Шалея от того, как глухая боль превращается в тягучее наслаждение.
Как я теку, будто телу все мало… словно оно, коварное, только распробовало. Мгновенно подсело.
Как сквозь шум воды слышатся жесткие шлепки. И от удовольствия стоны рвутся из груди все чаще и чаще, громче и громче. Срываясь на хрип. На всхлипы. На позорное «еще» и имя этого мерзавца. Красивое, как и он сам.
— Паша… Да… Паша!
Меня будто и не было. Незнакомка. Смелая, жадная. Зависимая от убийственно-сладкого скольжения внутри. Одержимая горячими губами, тяжелым членом и потрясающим телом этого мужчины.
— Паша… Боже… Да!
Я захлебывалась от эмоций и ощущений. Облизывала и кусала бархатную мужскую кожу. С ума сходила от твердости мышц и силы.
— Па-а-ша…
Скулила, когда он ускорялся. Сама насаживалась, когда дразнил и замедлялся.
— Да-а-а…
Плакала, чувствуя, как пульсация внутри становится сильнее, огненными ручьями растекается по венам, бьет без жалости по каждому нерву и скручивает тело в тугую спираль.
Рассыпалась на кусочки, когда Паша нежно успокаивал меня на дне душевой кабинки. Шептал что-то на ухо… «Детка», «девочка», «охрененная», «сладкая моя», «красивая».
Как безвольная кукла, я позволяла себя мыть. Стягивать платье, сапоги, промокшее до нитки белье.
Млела от легких коротких поцелуев. Хныкала от невесомой ласки… кончиками пальцев по чувствительной коже. За ухом. По груди. Ниже. Где все еще горело и сжималось.
Разрешала кутать себя в халат и нести на руках. Дрожала от холода на шелковых простынях. И больше не боролась.
Льнула к мужской груди, когда Паша накрывал меня своим телом. Послушно раздвигала ноги. Широко. Как он хотел. Позволяла смотреть, словно я не женщина, а произведение искусства. Шипела от нового глубокого проникновения.
