каким недовольством она встречает меня каждый рабочий день. Но не смог.
А потом случился тот самый пятничный вечер. И нет, я ничего не подстраивал специально. Это была вина секретаря, но какая уже теперь разница, верно? Я сорвался, просто не получилось удержать свои руки от ее роскошного тела.
И ее трусики до сих пор лежат в моем рабочем столе. Как трофей.
Но я же не идиот? Я же чувствовал отклик ее тела на мои прикосновения. Ее стоны. Ее дыхание. Ее влагу и жар. Ее торчащие от возбуждения соски. Сходил с ума, вспоминая ее шелковистую кожу, прекрасную небольшую грудь, плоский животик, дурманящий запах. И мечтал все повторить вновь. Буквально грезил об этом. И бесился, что никак не получается переключить свой фокус на кого-то другого.
А теперь что получается? Надо еще очередь отстоять, чтобы мне хоть что-то перепало?
— Фак! — психанул я и плеснул кипятка на раскаленные камни парилки.
— Ну что ты газуешь, Хан? Подумаешь баба. Позвони Лиане, пусть она развеет все твои печали.
— Уже развеяла, не переживай, — пробурчал я другу и откинулся на стену, прикрывая глаза.
— Ладно, хорош кости греть, пошли на улицу, там Армэн, наверное, уже с шашлыком закончил.
И мы вышли, сменили тему, обсуждали какие-то дела, и я почти отвлекся от дум о Сажиной. Чуть позже приехали общие друзья и мы продолжили веселье, которое плавно перетекло в грандиозную попойку. И только под утро я наконец-то залил свои мозги до такой степени, что не способен был думать, ни то, что о какой-то там Тане, а вообще в принципе потерял эту способность.
Вот только утром черт меня дернул снова зайти на ее страницу. А там…
Выматерился трехэтажным матом и откинул от себя гаджет, пытаясь переварить острую вспышку негативных эмоций. Таких ярких и таких ослепительных.
Почти Белоснежка и семь гномов, мать ее ети!
Таня и толпа непонятных мужиков. Очень приятно, блядь!
Откинулся на подушки, поскрипел зубами, а потом произнес в слух:
— Ну все, Таня, туши свет…
Глава 10. О том, как бывает все равно…
Таня
Утром просыпаюсь от отчетливой сухости во рту, а еще от настойчивой возни телефона на прикроватной тумбочке. Беру в руку неугомонный гаджет и тру глаза. М-м, какой-то незнакомый номер, да еще и утром в воскресенье. К гадалке не ходи, сейчас будут кредит на «выгодных условиях» втюхивать.
Но все же принимаю вызов. Больше для того, чтобы окончательно проснуться, а не потому, что я такая добрая.
— Алло?
— Сажина Татьяна Юрьевна?
— Она самая.
— Здравствуйте, меня зовут Гузова Елена Павловна и я звоню вам по поводу вашей матери.
Убираю от себя трубку. Прикусываю кулак. Сильно. Затем матерюсь заковыристо и снова подношу трубку к уху.
— Татьяна Юрьевна, вы слышите меня?
— Ну, допустим слышу, — выдыхаю я и прикрываю глаза, а затем начинаю медленно и со вкусом прокручивать картинки из моего прошлого.
Все, начиная с того дня, как и семьи ушел мой родной отец и заканчивая тем, когда мать выгнала меня из дома только за то, что надо мной попытался надругаться новый «замечательный папа». За прошедшие пять лет мать звонила мне только для того, чтобы обматерить или попросить денег на выпивку.
Интересно, что на этот раз? Хотя нет, не интересно.
— У вашей мамы диагностирован цирроз печени в последней стадии. Прогнозы весьма неблагоприятные и без пересадки нового органа, к моему большому сожалению, остановить прогрессирование болезни мы не можем. Все закончится летальным исходом, Татьяна Юрьевна, если не принять меры. А еще я хочу сказать вам, что боли у нее уже настолько сильные, что пациентка нуждается в более мощных препаратах, чем те, что мы может предоставить ей за счет государства.
— И что вы от меня хотите? — приподнимаюсь я на кровати и тупо разглядываю свой маникюр.
Надо же, когда меня в детстве лупили никто не давал мне никаких обезболивающих препаратов. Ни сильных, ни слабых. Вообще ничего не давали, кроме пинка под зад и обидного ругательства в спину.
— Вашей маме нужно дорогостоящее лечение, Татьяна Юрьевна.
— Елена Павловна, верно?
— Да.
— Так вот, Елена Павловна, единственное, что нужно моей так называемой матери — это не бухать. Допустим я найду деньги на препараты и пересадку, но, где гарантии, что она не спустит все мои старания в унитаз? А я вам скажу, где — нигде. Моя мать алкоголичка. И если она себя спасти не смогла, то и я не буду этого делать.
— Но это же ваша мама!
Моя мама давно умерла! А это существо, что поселилась в ее теле не моя мать. Это чудовище, которое за мужика и бутылку водки готова дочь родную продать.
Ненавижу!
И никогда ее не прощу!
— Всего вам доброго, Елена Павловна, — выдала я на прощанье и отключилась.
А потом погрузилась в глубокую эмоциональную кому. Полнейший ступор, выжженная пустыня. И никому не расскажешь, не поделишься, потому что не поймут. Начнут травить байки про всепрощение и понимание, ведь это же мама, она тебе жизнь подарила, нельзя так. Тю-тю-тю…
А я не просила эту жизнь! Ясно? Это детство, полное слез и непонимания, за что со мной обращаются так жестоко. Значит вот так можно, а мне теперь нельзя. Да к черту все!
— Тань, что с тобой? — обеспокоенно заглянул в глаза Рома, когда я спустилась на завтрак.
— Перепила вчера, — натянуто улыбнулась я парню.
— Вруша, — хмыкнул друг, но я смолчала.
— Мне в город надо, Ром.
— Ребята все до вечера остаются, но я могу попросить водителя, он тебя докинет. Нормально? — и я облегченно вздохнула.
А уже спустя два часа входила в свою квартиру, где меня уже ждала Нина. У нее всегда был запасной комплект ключей, на всякий пожарный. И подруга была уже в курсе утреннего звонка из больницы.
— Скажи, — рухнула я в ее теплые объятия, — я бездушная тварь, да?
— Нет, Таня. И никто не вправе тебя судить за твое решение, потому что никто не прошел долгий путь в твоих ботинках.
— Последний раз она звонила мне, когда узнала, что я оплачиваю коммуналку в ее квартире. Боже, Нина, как она орала. Видите ли, я тупая овца, должна была ей эти деньги в руки давать, она бы их правильно потратила, а не как я — через жопу.
— Тань, хватит, не мучай себя, — тихо произнесла Ковалева, и я наконец-то разревелась.
Так как умею. Так, как научила жизнь — бесшумно. Чтобы даже мое горе никому не доставило проблем.
