Вот же бык-осеменитель. Ни стыда, ни совести. Я согласна была на одного, а он меня на двух развел.
— Нина… Только не говори, что ты…
Я спускаюсь на несколько ступеней, сворачиваю заключение узистки в трубочку. Ветерок треплет мне волосы и насмехается над моей удачливостью.
— Ты… козлина, Глеб… — еще на пару ступеней ближе к нему.
Настороженно вскидывает бровь.
— Нин…
Я молча кидаюсь к нему и я в ярости избиваю бумажной трубочкой. Он уворачивается, а я продолжаю его остервенело лупить. По лицу, плечам, рукам.
— Знала бы, что ты мне такое приготовишь, то замуж бы за тебя не вышла!
— Нина!
— Заткнись!
Бац-бац-бац!
По лбу, по щекам, по макушке.
— Я не смог не приехать! Нина!
— Да лучше бы тебя кастрировали! Самец чертов!
Ловко уворачивается, резко отступает в сторону и возмущенно смотрит на меня.
Конечно! Я же на святое покусилась! На его фаберже! Как я посмела такое сказать?!
— Я должен быть тут!
Бросается ко мне, вырывает смятую трубочку из моих рук, когда я опять замахиваюсь, и рычит:
— Тихо!
— Пошел ты! — злобно взвизгиваю на него и толкаю в грудь.
Оторвать бы ему его бубенцы и закопать в клумбе.
Выдыхаю через нос, шагаю к лавочке и сажусь. Дышу тяжело. В пиджаке жарко, по шее скатывается капелька пота.
На крыльце притаились две женщины. Прижали сумочки к груди и переводят взгляды с меня на Глеба и обратно, ожидая продолжения моего отчаяния.
— Тут не на что смотреть!
Из меня так и прет агрессия. Я готова и на этих двух незнакомок кинуться с кулаками. Меня рвет на части.
И это не печаль, ни сожаление, ни страх.
Это дикая злость.
Глеб расправляет бумажную трубочку, рассматривает снимки узи, аккуратно отворачивает их и вчитывается в строчки.
Женщины на крыльце ждут. И кажется, что даже не дышат.
Скоро весна расцветет зеленью, теплом и солнцем. И под этим солнцем я буду злая, беременная и с сильным токсикозом. От запаха цветущих деревьев и кустов меня будет мутить.
Глеб хмурится, пробегает вновь глазами по строчкам, и одна женщина не выдерживает.
— Да что там?!
Он поднимает взгляд, потом опять перечитывает заключение и сглатывает. Его кадык плавно перекатывается под кожей.
— Да елки-палки! — женщина перекидывает сумку через плечо, торопливо спускается к Глебу и заглядывает в заключение.
— Ну? — испуганно отзывается вторая женщина. — Все плохо? Божечки…
— Да тут двойня! — первая женщина охает и хлопает Глеба по плечу. — Поздравляю, папаша! — замолкает на секунду и уточняет. — Ты же папаша, да?
— Я, — Глеб кивает и переводит на меня обескураженный взор. — Двойня?
— А я уж думала, ты помирать собралась, — первая женщина смеется, глядя на меня с теплотой, а затем обращается к подруге, — пошли, Катюх. Это нам хороший знак. Я тебе точно говорю.
— По лотерейному билетику купим, — та перескакивает ступени через одну, — если знак хороший?
— Да что ты на меня так смотришь?! — повышаю я голос на Глебя, который выпал из реальности. — Это ты постарался! Не ветром же задуло!
— Нина, — шепчет Глеб, шагает к лавочке и медленно садится рядом. Повторяет, как одурманенный, — Нина.
— Что?! — рявкаю в его лицо.
— У нас будет двойня, — шепчет он, завороженно вглядываясь в мои глаза.
— У нас разговор шел об одном ребенке, Глеб. Слышишь? Не о двух, — рычу я. — И ты, сволочь, специально.
Поддается в мою сторону в попытке обнять, и я цежу сквозь зубы:
— Нет, Глеб. Мне твои телячьи нежности не нужны. И ты не тут должен быть. И у нас все идет по старому плану. Ничего не поменялось. Рожу двоих, если не сдохну, конечно. И я твои ромашки в газетке, Глебушка, точно тебе в жопу засуну. Так глубоко, что придется идти к проктологу, но даже он тебе не поможет. Ты моих соплей боялся? Да? Соплей не будет, — хватаю его за галстук и тяну к себе, — да я тебя просто убью при гормональной вспышке. Поэтому ты подумай. Может, ты свалишь к молодой и перспективной студентке?
Выхватываю из его рук заключение, поднимаюсь и шепчу:
— И сгинь сейчас, Глеб, с моих глаз. Я тебя очень и очень прошу.
— Ты была права, Нин, — он улыбается и встает, не спуская с моего лица взгляда, — у меня будет пять детей.
— Катись отсюда колбаской.
— Я люблю тебя, — касается моего подбородка, но я отшатываюсь и иду твердым шагом к рыльцу.
— Все это лирика, мой милый! — голос у меня звенит стальным гневом. — Твоя любовь потеряла ценность!
Глава 28. Честный человек
— Да что происходит? — шепчет Анастасия, прижав к полной груди кастрюлю.
Она с этой кастрюлей в углу за столом сидит уже минут двадцать. Они с Надей похожи, только ее мать поплыла вширь. Возможно, после родов.
— Да отпусти меня! — раздается визг нади из прихожей. — Козел!
— Надя?! — Анастасия подскакивает.
— Села, — цежу я сквозь зубы.
Анастасия медленно опускается на табуретку с круглыми глазами. В кухню врывается Надя, а за ней следует Ярик. Один из моих ребят из службы безопасности. Рожа у него, конечно, может любую бабульку загнать в могилу. Квадратная, в рытвинах, нос — картошкой, а сам здоровый, как медведь. Уродливый медведь, которого знатно потаскала жизнь.
— Господи, — сипит Анастасия.
Надежда же замирает, увидев меня.
Задушить бы ее суку такую. Голыми руками.
— Наденька, — шепчет Анастасия, — ты знаешь этого человека?
— Да, ответь маме, — закидываю ногу на ногу, — знаешь ли ты меня. а то она вся потерялась в догадках. А то она пока думает, что я коллектор.
— Глеб Иванович…
— Мы опять перешли на имя-отчество?
— Что ему от нас надо?
— Мне? — вскидываю бровь. — Честно, ничего не надо. Взять-то с вас нечего.
Ярик беспардонно проходит на кухню, лезет в шкафчики и достает стакан. наливает воды из-под крана и крупными глотками опустошает его.
— Высох, — отставляет стакан и вытирает мясистые губы рукавом. — Тебе налить, Глеб?
Качаю головой и вновь смотрю на Надю, которая бледнеет. А хорошо она играет. В универе была бойкой, пробивной, а сейчас вот-вот упадет без чувств.
— Ладно, раз надежда у нас язык проглотила, то, пожалуй, мне надо объяснить, что тут происходит, — устало вздыхаю я. — Я вел пары у вашей дочери в университете, потом взял к себе в фирму на подработку с целью дать вашей дочери возможность реализоваться в карьере. Подработка на несколько часов, чтобы она не мешала основной учебе. Вместе с ней еще выбрал парочку студентов, но речь не о них.
В висках пульсирует гнев. Я с большим усилием воли говорю тихо и спокойно. Я лечу в бездну из-за подножки одной хитрой дряни.
— Речь по большей части обо мне, — закидываю ногу на ногу, прямо глядя на Анастасию. — Мне сорок пять лет, я глубоко женат и у меня трое детей. Два мальчика девочка. Жена — умница-красавица… Но есть один момент, который все омрачил. Между мной и вашей дочерью случился коитус. Некрасивый, пьяный и в уборной.
По лицу Анастасии пробегает тень, и она кидает быстрый взгляд на молчаливую Надежду. И в этом взгляде нет испуга за дочь или беспокойства.
А есть — возмущение и что-то еще. Что-то то брезгливое, липкое и холодное.
— Так она от тебя… — выдыхает Анастасия.
— От меня.
А дальше происходит вот что. Она замолкает, наконец отставляет кастрюлю и оценивающе окидывает меня взглядом.
Да, именно оценивающе.
Я уже не коллектор, а серьезный дядька с фирмой и деньгами. И меня, вероятно, есть шанс подоить. Я теперь не угроза, а возможности.
— Я развожусь с женой.
Глазки у обоих вспыхивают, и Ярик вскидывает свою мохнатую бровь, неприятно удивленный реакцией двух идиоток.
— А я — человек честный, — сдержанно улыбаюсь, делаю паузу и продолжаю. — Уйду из семьи без всего. Это ведь правильно, да? — не спускаю глаз с Надежды. — Все, чего я достиг с этой женщиной, останется ей и нашим детям.
