который_был_в_миллион_раз_ярче_всех,_что_встречались_мне_до_этого._
_Я_знала,_что_этот_человек_никуда_не_уйдет._
_И_знала,_что_я_никуда_не_хочу_уходить._
_Пусть_будет_так,_вечно._
_— А_если_мы_вдвоем_залезем_на_дерево,_я_исчезну?_ — _спросил_человек._
_— Не_знаю,_ — _сказала_я._ — _Пойдем._
_И_потянула_его_за_руку_ — _туда,_дальше,_где_я_еще_не_была._
_Мы_уходили,_впереди_была_вся_планета_и_целая_жизнь._А_позади,
за_моими_плечами,_навсегда_оставалось_дерево_ — _а_значит,
можно_было_становиться_по-настоящему_счастливой._
Черт! Я оставила листок в книге и яростно захлопнула ее. Это ответ? Зачем
там мое море? Зачем? И как я могла написать то, чего совсем не помню?
Я еще раз посмотрела на листок. Может, я ошиблась, и почерк совсем чужой,
просто похожий? Но нет, вот и придуманная мною «д» — никто ее так не пишет, и
«в», написанная, как большой мягкий знак.
Так, может, это мы с Игнатом уходили от дерева все дальше и дальше, а потом
попросту забыли об этом?
Лучше уж про это совсем не думать, так и свихнуться можно!
Нет, больше никаких книг. От них только хуже.
Помимо воли я открыла эту книгу снова, забрала рассказ и засунула в
энциклопедию.
До лучших времен.
А пока — пусть он тянется, этот мой домашний арест.
И пусть будет где-то Игнат.
Пятница, суббота…
— Как ты думаешь, я его когда-нибудь найду?
— Рано или поздно все находятся…
И воскресенье.
Сашка прибежала рано утром и сама вывела меня на улицу. Когда я переступила
порог нашего подъезда, меня насквозь пронизал холодный ветер. Я вдохнула воздух.
Он был резкий и сухой, будто состоящий из тонких льдинок. Я поежилась.
Мне показалось, что прошло несколько лет. Что все вокруг изменилось… Я
посмотрела на Сашку — она оставалась прежней. Я даже спросила:
— Сашка, правда, всего неделя прошла?
Сашка недоверчиво пожала плечами:
— Ну, наверное…
Осень сделала еще несколько шагов вперед — вперед к зиме. Все вокруг было
оранжево-красным. Еще немного — и пойдет снег, все замрет до лета. Больше всего
я люблю лето — оно теплое. Я говорю так — лето я люблю целиком, а остальные
времена года — частично.
Но сейчас было красиво.
Сашка сунула руки в карманы, переступила с ноги на ногу и спросила:
— Что делать будем?
Я задумалась. И, правда, не стоять же нам у подъезда. И тут Сашка, крикнула:
— Побежали!
И мы сорвались с места и повернули к небольшому парку. Побежали так быстро,
как хватало сил. Перепрыгивая подмерзшие лужи, поднимая вверх упавшие листья,
старательно собранные дворниками в кучи. Я отталкивалась и старалась сделать шаг
длиннее, и почти что летела. И в этом нашем беге растворялось, сжигалось мое
заточение, выбивалось напрочь встречным ветром, а в меня врывалась свобода,
сегодняшний день, весь мир!
— Бежим, бежим, не расслабляемся! — кричала Сашка как заправский тренер.
Мы остановились вместе у какого-то дерева, и, опершись о него, отдышались. И
Сашка снова крикнула:
— Побежали!
Мы мчались дальше, теперь уже наперегонки, то догоняя, то отставая. Я
набирала скорость, хватала Сашку за куртку и, оттеснив ее, вырывалась вперед.
Сашка злилась:
— А-а-а, коза! — и сама рвалась вперед, пытаясь ухватиться за меня. Я
смеялась и уворачивалась.
Сашка как-то изловчилась и поставила мне подножку, и мы вместе упали в ворох
листьев. Отсмеялись, закашливаясь. Перевернулись на спины и смотрели на утреннее
небо. Облака на нем были свежие, только испеченные, чуть красноватые. И мне было
жарко, я чувствовала, как горят у меня щеки.
— Щеки горят, — сказала я Сашке, смеясь.
Сашка дотронулась до моих щек, проверить — как это они у меня горят. Руки у
нее были холоднючие.
— У, земноводное, — пробурчала я.
Сашка поднялась и отряхнулась.
— Пойдем обратно? — спросила она.
Как это обратно? У меня, может, только свободная жизнь начинается, и мне
опять в четыре стены?!
— Завтракать, — весомо объяснила Сашка.
По дороге домой я сказала Сашке:
— Сегодня в три пойду к памятнику. Вдруг Игнат все еще приходит туда?
Сашка как-то потускнела и стала смотреть в пол, пиная попутные камни.
— Не ходи, — коротко сказала она, не поднимая головы.
Я удивленно посмотрела на нее, и она повернулась ко мне, глядя мне прямо в
глаза.
— Не ходи, — повторила она. — Он не придет.
Меня прошиб озноб. Я снова почувствовала, какой все-таки холодный ветер.
— Почему, Сашка? Откуда ты знаешь?
Сашка засмущалась.
— Ну… — непонятно сказала она. — Я проверяла.
Я недоуменно выпучила глаза. Наверное, получилось жутковато, потому что
Сашка сразу выдала:
— Я приходила. Туда, к Гоголю. Всю неделю. Каждый день с трех до четырех.
Его не было.
— Сашка! — только и могла сказать я.
— Какой-то парень приходит туда читать Гоголя вслух, — добавила Сашка, и,
несмело улыбнувшись, сказала: — Очень симпатичный.
Мы молча шли до дома. Я вздыхала. Сашка тоже. Потом Сашка решительно
заявила:
— Клин клином вышибают. Надо тебя к кому-то пристроить.
В этот день Сашка с Юркой не дали мне быть одной. Они взяли меня с собой, мы
побродили по городу, сходили в кино, попугали детей на площади. И я даже не
чувствовала себя лишней — подумаешь, на один день к ним пристроилась! К Юрке я
привыкла, и нам всем вместе было весело. Когда мы возвращались к нашему дому,
Юрка спросил у Сашки:
— Ты завтра после уроков свободна?
Сашка остановилась и сморщила нос, что-то вспоминая. Потом сказала:
— Блин! У меня же завтра увеселительное мероприятие.
— С кем это? — подозрительно спросил Юрка.
— Не волнуйся, с бабушкой, — сказала Сашка. — У нее же день рождения.
Юбилей. Семьдесят лет. Придется идти.
— Всей семьей пойдете? — спросила я.
День рождения — это значит, на весь вечер. Значит, завтра вечером снова
будет тихо, как в пещере.
— Какое там! — возмущенно сказала Сашка. — Я да Федька! Бабушка у нас сложно
ко дням рождения относится. Она считает, что это детский праздник!
— Ну и правильно, — сказала я. — Поддерживаю.
Сашка глянула на меня испепеляюще.
— Детский праздник, — сказала она. — Это значит, что пойдем только мы с
Федькой, а маму с папой она на порог не пустит! Будем пить чай и есть торт. Вот
