Я не понимаю, почему меня это так бесит, и от этого бешусь еще сильнее.
Мартышка пустоголовая! Никакого инстинкта самосохранения! Неужели ей мама не говорила, о том, что нельзя так себя вести? Нельзя доверять незнакомым людям?
Нельзя быть такой… такой… Не знаю какой, но нельзя. Рано или поздно это закончится плохо.
— Все, приехали! — бью по тормозам, останавливаясь возле пыльного заброшенного склада. Слева кирпичная стена, исписанная неприличными словами, справа — металлический забор и поросль кустарника. Идеальное место.
Лера испуганно замирает, и таращится в окно, пытаясь понять, куда я ее привез.
Ну, же! Начинай орать, и требовать, чтобы я тебя отправил обратно!
Она нервно сглатывает:
— Поче… — голос срывается. Она откашливается прежде, чем продолжить, — почему именно здесь?
— Тихо, людей нет. Никто не помешает. Что-то не устраивает? Можем отправиться на центральную площадь. Стекла затонированы, может нас и не рассмотрят. А может и рассмотрят. Хер знает.
— Не надо, — все так же сипло, — здесь останемся.
Зараза.
— Без проблем, — достаю из бардачка презервативы и перекидываю их на заднее сиденье. В зеркало заднего вида наблюдаю за тем, как Вознесенская отползает от пачки в сторону, будто это ядовитая змея. Потом выхожу из машины, завязываю галстук, снимаю пиджак и оставляю их на переднем сиденье. Распахиваю заднюю дверь.
Из сумрака салона на меня таращатся перепуганные Леркины глаза.
— Двигайся!
С первого раза до нее не доходит.
— Двигайся, я говорю.
Она поспешно отскакивает к дальней стенке. Я ныряю внутрь, захлопываю за собой дверь.
В салоне такая тишина, что слышно муху, долбящуюся снаружи. Жарко. Внутри, под кожей. Потому что смотрю на эти румяные щеки, на вырез платья, в котором виден верх упругой груди, на острые загорелые коленки и понимаю, что действительно хочу. С самого первого момента, когда увидел, как она танцует в клубе с каким-то ушлепком.
— Раздевайся, — приказываю, попутно расстегивая запонки на рубашке.
Лерка не двигается. Смотрит, не отрываясь, на мои руки и вроде не дышит.
— Время, Лера! Я не могу здесь с тобой полдня торчать. Платье долой.
Дергается.
— Ладно, платье можешь оставить. Вот это на хер, — не знаю зачем, стаскиваю с волос резинку. Непослушные кудри тут же выползают из косы и рассыпаются по плечам.
Ведьма рыжая.
— Трусы снимай!
Она икает и отчаянно трясет головой.
— Что не так? Я готов, — хватаю ее за руку и кладу себе на пах. У меня давно стоит.
Наверное, еще с той ночи, когда она обдолбанная спала рядом.
Лера дергается, пытаясь отодвинуться, но я не позволяю:
— В чем дело? Ты же хотела.
Стоит мне разжать хватку, как она шарахается в противоположную часть салона, вжимается в спинку, оголтело глядя на свою ладонь.
— Это называется член, девочка. Не такая уж ты наивная, что этого не знать.
При слове «член» она судорожно хрюкает и зажимает себе рот рукой.
— Да-да, — с улыбкой наблюдаю за ее мучениями, — сейчас задерешь свою юбчонку, снимешь трусы, и я введу его в тебя. Разве не этого ты добивалась?
Ее колотит.
— Ну что, продолжаем? Или по домам? Давай живее, мне некогда.
— Продолжаем, — чуть не плача.
Зараза непробиваемая.
— Как скажешь, — хватаю ее под коленки и рывком притягиваю к себе, опрокидывая на сиденье. Юбка трется по обивке и задирается кверху, открывая белые спортивные трусы. Я люблю черное кружево, но при виде этой скромной невинности, кровь вскипает с такой силой, будто словил внутривенную инъекцию виагры.
На какой-то миг даже срываюсь — хватаю за рыжую гриву и к себе, так что впечатывается в грудь и охает. От аромата ее духов по-прежнему штормит. Конфетно-цветочное нечто бьет прямо в цель, заставляя рычать.
Я целую ее. Без нежности, тонких подводок и предупреждений. Просто впиваюсь в мягкие губы будто хочу выпить всю ее, до самого дна. Она сладкая. Хмельная.
Беспомощная. Убийственное сочетание.
Мычит что-то, когда рывком стягиваю с плеч тонкие бретельки. Под платьем нет белья, мне ничто не мешает к ней прикасаться. Перехватываю руку, которой она пытается прикрыться и завожу за спину, отчего прогибается навстречу. Жмурится изо всех сил и замирает.
Я рассматриваю ее. Нагло, не скрываясь. Грудь небольшая высокая, идеальной формы, со светлыми острыми сосками. Хочется провести языком, сдавить зубами, втянуть в рот. Собственные желания бьют наотмашь, крышу просто срывает. Еще немного и я сделаю именно то, о чем она просила. Прямо здесь, сейчас. В машине и по-быстрому, потому что надолго точно не хватит. Тронь и кончу. Бля, как пацан в период, когда вид титьки до сердечного приступа доводил.
Стоп, Барханов. Стоп!!!Ну ладно она — дурища, а ты-то куда? Жеребец херов.
Сердце бухает в груди с такой силой, что ломит за ребрами. У самого руки гудят, словно под напряжением. Нервы как оголенные провода.
Выдыхай, мать твою! Живо!
Смотрю на ее бледную физиономию, на плотно смеженные веки с дрожащими ресницами. Ждет, когда снова буду прикасаться. А мне на хрен это не надо, хотя хрен-то как раз торчит колом.
Дурочка. Какая же все-таки дурочка. Не понимает, что первый раз не должен быть таким. Сама потом жалеть будет.
Пользуясь тем, что она съежилась, готовая к экзекуции, рассматриваю ее.
Кожа такая светлая, как бывает только у рыжих. Нежная, будто светится изнутри.
Редкая россыпь золотистых веснушек по щекам. Приоткрытые губы…
Испытание не для слабаков.
— Почему ты остановился? — выдыхает, так и не открыв глаза.
Я склоняюсь к ней ближе, веду губами по теплой щеке и прикусываю мочку уха, с удовольствием ловлю языком колючие мурашки, волной бегущие по шее. Снова отстраняюсь.
— Демид? — ее трясет.
Мне удается взять своих демонов под контроль, посадить на цепь, загнать в клетку с железными прутьями. Иначе никак.
— Проваливай.
— Что? — распахивает глазищи свои темные.
Я вижу в них свое отражение и яркие блики.
— Я, сказал, проваливай, — отпускаю ее руки. Лерка удивленно моргает, поправляет сползшие бретельки, прикрывая грудь, и отодвигается от меня. — У меня нет привычки по машинам не пойми с кем зажиматься.
— Что же это тогда было? — сердито указывает на свое задранное платье.
Загорелое бедро бросается в глаза, но я равнодушно жму плечами:
— Демонстрация силы… Для особо одаренных.
Вознесенская заводится моментально.
— Демонстрация силы?! Мерзавец!
— Нужно продолжение? — перехватываю тонкое запястье, уворачиваясь от внезапной пощечины, — без проблем. Но не здесь и не так.
Хочешь? Получишь. Но на моих условиях.
— Ты сам предложил это место, — сочные, алеющие от моих поцелуев губы, обиженно подрагивают, — сам предложил по-быстрому!
— Лера, сарказм вообще не твой конек, да? Я специально вывез тебе такие условия, чтобы ты сбежала. Осознала, что херней страдаешь, и сдала назад. Но ты, видать, так не поняла.
Она отворачивается, тянет ниже подол, пытаясь прикрыть коленки, а потом просто сидит и рассматривает свои подрагивающие пальцы.
Что рыжая, стыдно?
Сты-ы-ыдно. Пробрало, наконец.
Она бордовая как помидор и такая несчастная, что даже хочется пожалеть. Но перебьется.
— Я тебе не нравлюсь? — наконец, выдает, жалобно шмыгая носом.
— Мне не нравится твоя дурь. Слишком высокая концентрация на квадратный сантиметр, — протягиваю ей салфетку.
Она смотрит на нее грустно, потом забирает, протирает слезы и сморкается.
Громко, протяжно. Как слон. Вообще не принцесса.
Я отворачиваюсь к окну, опираюсь локтем на дверь и закусываю костяшки на кулаке чтобы не засмеяться.
Ситуация настолько дурацкая, что уже не получается на нее злиться.
Ёжик, такой Ёжик.
Мы продолжаем сидеть в машине, молча глядя в разные стороны. Я слышу ее дыхание, сначала рваное измученное, но постепенно становящееся все тише и ровнее.
