замотался на работе, а он заслуженно отдыхал на даче, выращивая овощи и воспитывая внуков.
– Здравия желаю, – подал ему руку.
Астахов крепко сжал ее, потянул на себя и по-отечески меня обнял, похлопав по плечу.
– Где бы мы еще встретились, да, мой мальчик? – хрипит он мне в ухо.
– Я бы обязательно заехал, – оправдываюсь в ответ.
Максим Анатольевич только рукой махнул на мои слова.
– Идемте, расскажете, что вас сюда привело. – Он открыл дверь, вошел первым в полумрак помещения.
Нормальный свет здесь так и не сделали.
– Да нечего рассказывать, – говорю ему в спину, идя следом. – Помните Виктора? Ну того, что я спас.
Генерал кивнул, открывая дверь в выделенный для него кабинет.
– У него дочка пропала.
– Это Настенька? – сразу все понял правильно друг отца.
– Угу, – присаживаюсь на стул.
Мои парни размещаются на диване и не встревают в разговор, лишь внимательно слушая.
– Из дома сбежала.
– Надоели пьянки отца? – усмехается мужчина.
– Да он завязал вроде. А вы откуда знаете, что он запил? – вспоминаю, не говорил ли ему я. Вроде не говорил.
– Я все знаю, – смеется он. – И что ты помогал ему все эти годы. И что дочку его в университет устроил. Это правильно. Как говорится, мы в ответе за тех, кого приручили. И то, что он пить стал, я не удивился. Знаешь, если бы со мной так поступили, на его месте я бы давно уже умер от стыда и позора. Это ж надо было! Героя России сначала подыхать бросили, а потом просто списали, чтобы он не болтал лишнего, да за свои права бороться не начал. Испугались. И я сделать ведь ничего не смог. И тебя защитить не смог, но тут ты сам виноват. Не хрен было на рожон лезть! Как Камиля с тобой еще не выпер Тимохин, я ума не приложу.
– У меня выбора не было. Я должен был найти их. Или что? Так оставить?! Пусть дальше по земле ходят? По той самой, в которой мои дети лежат?! – подскочил со стула.
– Сядь! – рявкнул он. – Я тебе тогда говорил и сейчас скажу. Ты правильно сделал. Любой нормальный мужик, имея возможность, поступил бы так же! Но аккуратнее надо было быть. Ушел со скандалом. Тимохина аж распирало, когда ему не дали вынести это все на всеобщее обозрение. Мол, посмотрите, великий Сергей Малахов отдан под суд за отказ подчиниться, нарушение дисциплины, контракта и еще множества «И». В армии все равны и так далее. Еле угомонили старого дурака. Ты, когда уехал, он еще долго всем мозги полоскал из-за того, что ослушались и в отпуск тебя не отправили, как полагается. Но в морду ты ему дал зря, – хихикнул он. – Обиделся мужик.
– Серый, ты реально дал в морду генералу?! – у Коса глаза чуть не выпали на раскрытые ладони, которые он до этого сосредоточенно разглядывал.
– Почему мы еще не знаем эту историю? – подключилось любопытство Тима.
– Такое рассказать, – ответил за меня Астахов. – Душу наизнанку вывернуть и оголить сердце. А он его только собрал, обратно рассыпаться может.
Я закрыл глаза, сделал глубокий вдох.
– Никогда никому не позволю сказать хотя бы одного плохого слова в адрес своей семьи. Убью! И мне плевать, бомж это с соседней улицы или генерал, – процедил сквозь зубы.
– Это верно, – с какой-то родительской гордостью произнес Максим Анатольевич. – Я сейчас распоряжусь, вам выделят комнату для отдыха. Поедите в столовой. Там все еще Рая работает, – усмехнулся он, видя мой сморщенный нос.
– Пересоленый суп? – смеюсь. – Или она все же научилась класть специи дозированно?
– Ну вот и узнаешь. А как отдохнешь, вернешься и мы поговорим. Может подскажешь чего дельного, раз уж ты здесь.
– По поводу? – напрягаюсь.
– Отдыхать, я сказал! Это приказ! Все остальное позже, – рявкнул Астахов, указывая нам на дверь и выдав направление движения в один из общажных корпусов, расположенных недалеко от того, в котором мы сейчас.
– Вы идите, – говорю парням уже на улице. – У меня есть дело, – махнул рукой в неопределенном направлении и тут же пошел в сторону тех самых зеленых ворот.
Перешел через дорогу, дальше по узкой тропинке, протоптанной местными, пиная камни, дошел до кладбища. На автомате двигаясь между крестов, иду туда, где рядом стоят три: один большой и два маленьких.
Опустился на колени и тихо прошептал:
– Привет, а вот и я.
Взял в ладони горсть земли, раскрошил ее, бросил обратно. Сухая, потрескавшаяся. Здесь даже трава не растет. Все горит на солнце. На холмике лежат давно высохшие цветы в пыльной, шелестящей на ветру, блестящей бумаге. Здесь давно никого не было. Люда с Камилем уехали, Николаев перевелся, а больше следить некому.
Стряхнул грязь с крестов и фотографий. Сердце качает кровь с такой силой, что сейчас разорвется, и я останусь здесь, с ними. Ватные ноги категорически не хотят держать своего хозяина, они так и норовят подогнуться и уронить его со всего немеленого роста. По щекам бежит соленая вода, неприятно стекает по подбородку, шее, попадает под футболку и замирает в районе груди. Судорожно, рвано дыша, я навожу порядок вокруг. Откидывая в сторону камушки, собирая мелкий мусор, который приносит сюда ветер. Вновь и вновь глажу пальцами фотографии своих детей, пытаясь представить, каким бы они сейчас были. Не выходит. В грудь словно влили раскаленное железо. Оно льется по
венам, причиняя невыносимую боль каждой клетке.
– Я так и не нашел всех, – говорю жене. – Думал, уйду со службы, развяжу руки, но пока не выходит. Но я ведь обещал тебе, Насть, а ты знаешь, слово я свое держу. А еще я сволочь, родная. Твой муж похоже влюбился… – тяжело вздыхаю, не понимая зачем я ей все это говорю.
Не дурак ли? Жене о таком! А кому?
– Насть… – продолжаю, пересиливая себя.
Я должен ей объяснить иначе просто сойду с ума от мук совести. Знаю, поймет, простит и примет, ведь любила и всегда хотела мне лишь добра.
– Не могу один больше. Мне вот только кажется, что жизнь надо мной издевается, ведь ее тоже зовут Настя. Она маленькая совсем, ей на днях исполнится двадцать один. Я не понимаю, можно ли мне любить ее. Эта невыносимая девчонка сбежала! Она привела меня сюда, сам бы не приехал. Не могу. Но ты всегда внутри меня. Я во снах тебя вижу. Вот недавно снова видел, Насть. Видел, где совершил ошибку. Как ты просила меня взять тебя с собой, а я дал слабину и позволил. Это моя вина, что все вышло именно так, и мне никогда ее не искупить, сколько бы крови своих врагов не
