такой! Не стал бы он уподобляться подобным мерзавцам. И потом… Это он мне помог. Снова…
— Гады говоришь? — зло сощурилась Улька, а на губах растянула плотоядную даже несколько кровожадную улыбочку. — Да я этим гоблинам вислоухим их бубенцы, к чертовой матери оторву! Чтоб не плодились, чепушилы! — и помахала кулаком в воздухе, для пущей убедительности. — Повадились, скоты безголовые, понимаешь ли! Да, я на них Лялю натравлю. Вот, тогда-то они и узнают, что такое глаз на жопе! Вот, тогда у меня запоют!
Дело принимало серьезный оборот. Уж если молва зашла о Ляле, о котором Улька упоминала лишь в крайней степени возмущения, то настрой у нее боевой.
А Лялей у нас был её сбрендивший маньяк-поклонник, и, по совместительству, боксер. Парень был хорош собой, спору нет, но шибко настойчивый. Не принимал отказа, а все «нет!» пролетели мимо его ушей. Для него женское «нет», было вполне себе весомым «да».
Фролова сбилась со счета сколько раз этот, как она сама говорила, маньячила-переросток, звал ее разделить и горе, и радость, и гадость, и сладость. И так за годом год. Вот, уж третий год пошел, а Ляля так и воздыхал по моей взбалмошной подруге и, по её словам, молился на нее и еще черт знает какими гадостями занимался! Та, правда, не стеснялась пользоваться его силушкой богатырскогй(уж если боженька мозгов-то пожалел, со слов Ульки), и часто звала на разборки, потому что вон тот мальчик ее, Ульку, несчастную и бедную, обидел. Конечно же, богатырь рвался в бой за свою даму сердца. Обидчики, как только видели этого гамадрила пучеглазого (опять же, со слов Фроловой), сразу ныкались по углам и больше обижать ее, несчастную и беззащитную Улечку, никто не осмеливался. Ведьма, что тут сказать! Потому идея натравить Лялю была не самая здравая. Он, конечно, силен этот Ляля, но против четырех парней, и он сдуется, как шарик воздушный. А как только он сдуется и нам попадет по шее…
Поэтому, как только я увидела в руках разъяренной фурии телефон с явным намерением позвонить этому самому Ляле, вырвала гаджет из рук, прижимая к груди.
— Не надо Лялю! — взволнованно пискнула и уже тише охрипшим голосом, добавила, — просто поехали домой!
Было, вероятно, что-то жалкое в моем виде. Такое, отчего Уля с Варькой вздохнули, переглянулись и стали забирать свои сумочки и куртки.
— А я все равно предлагаю этим уркам в жбан дать! — все продолжала бурчать Улька. Не то чтобы ее кто-то слушал. — Когда ж ты Дуня уже повзрослеешь, в самом деле! Ромашка на лугу! Вон, даже наша богема в этом гадюшнике приспособилась.
Повзрослела я уже давно, но об этом говорить не хотелось. Мне сейчас вообще ничего не хотелось. Только бы домой поскорее, там я была безопасности.
— Жизнь заставила, — пафосно изрекла Сонечка. На нее, похоже, это место оказывало плохое влияние. Наберется еще гадости какой… и будет строить нас. — Дунь, а может, охраннику сказать? — неуверенно произнесла девушка, оглядываясь в поисках охраны, которая сквозь землю провалилась.
Насупившись, покачала отрицательно головой и отрезала:
— Нет.
Были еще варианты из уст Вари. Например: вызвать полицию. Но и его я пресекла на корню. Теперь, когда первоначальный шок прошел, мне не казалось таким страшным произошедшее. Бесспорно всякие бывают подлецы, и те особи, что сидели в той комнате, были именно ими, но существенного вреда мне никто не принес. Они ничего не сделали… А могли бы?
Могли бы, с грустью и досадой, подумалось мне.
— Девчонки, вы извините меня, а? Я ж не думала, что так получится! Честно-честно, я не хотела! — принялась тараторить Сонечка. Она явно испытывала угрызения совести. И пусть для всех она была высокомерной буржуйкой, но Сонечка никогда не брезговала извинениями, что на самом деле шло вразрез с ее капризный норовом.
— Сонь, прекрати, — оборвала ее, нахмурившись. Скажет тоже! Глупости какие! Она-то тут при чем?! — никто не виноват! И, вообще, я наверное погорячилась, — неловко прикусила губу.
— Павлова, десять чертей тебя раздери! — прогромыхал недовольный голос около нас. — Что ты ходишь без дела? Хватит тут лясы точить! — говорил администратор сего заведения. Он был очень и очень недоволен своей работницей. Кинув на своего начальника колкий взгляд, Сонечка вздохнула.
— Иди, Сонь, иди! — поторопила ее, боясь что у подруги будут неприятности. — Мы все равно домой.
— А такси?
— Мы сами! — заверила ее Варя.
— Павлова!
Сонечке пришлось скоропостижно удалиться. Сперва она, конечно же, не хотела, но я заверила, что уже в порядке и под бубнеж начальника Сонечка ушла.
— Опять ты, Дунька, за свое! Не смей этих кончелыг выгораживать!
Это, конечно же, в горячке обронила Уля. Она твердо была намерена проучить этих весьма неприличных молодых людей, о чем и сообщила нам, когда мы шли уже к выходу. Девушка ярко и бурно описывала, что с ними сделает, как только ее рученьки доберутся, и что куда засунет, отчего мои ушки стремительно вяли, не перенося такой брани. Даже бывалые дядечки с бритыми головами и угрюмыми мордами диву давались, сколько изощренных эпитетов выливалось из уст столь прелестной девы.
— А потом кишки на шею намотаю, — выдохнувшись, закончила девушка. Нас впрочем не удивила такая кровожадность подруги. Было в ней что-то такое эдакое нечистое. Вот уж точно, девочка-демон.
А все-таки умеет Ульяша настроение поднимать. И пусть плясать я бы не стала, да и песни петь, но желание плакать исчезло. И нет да нет, а на моих губах проскальзывала едва уловимая улыбка. А может, это от стресса…
— Правда, девчонки, я просто испугалась. Они наверняка прикалывались, — вновь запротестовала я.
Варя окрестила меня скептическим взглядом, таким которым смотрят на невинных детей, подбадривающе улыбнулась и потрепала меня ласково по голове. Хоть мои слова и звучали правдиво и довольно-таки рационально, а неприятное чувство тревоги никуда не делось. В грудной клетке что-то шкребло, а на каждый услышанный мужской смех я вздрагивала. Вот, и сейчас вновь застыла, услышав мужской бас.
— Да, это гон, чувак! Я вчера масяню видел. У него тачила новая! Вообще улет! Он теперь «счастливчик», а «призрачного» все же уделал!
Если не шевелиться, то есть доля вероятности, что тебя не заметят.
