теперь Рук? Что случилось с поджигателем?
Разочарование пугает ее, под этим скрывается страх.
Ее пронизанная тревогой раскрасневшаяся кожа делает ее веснушки цвета корицы еще темнее. В прошлом месяце я поднес к ее шее горячую спичку. С ее хрупкой шеей в моих руках я мог бы убить ее, но она даже не моргнула. В тот день это был не страх, а волнение.
Это две разные эмоции, и можно почувствовать разницу. В том, как ее сердце трепетало о мою ладонь, а глаза оставались широко открытыми.
Я знаю страх, и я знаю переживание.
Но сейчас она боится, боится, что я расскажу о ней людям в театре. Что-то, о чем я до сих пор не знал, было личным.
— Перестань быть ослом. Думаешь, мне нравится просить тебя об услуге? — рявкает она, прижимая пальцы к глазам, прежде чем вздохнуть. — Просто, — выдыхает она, — пожалуйста, никому не говори, ладно? Это не то, что все знают.
Я делаю паузу, наклоняя голову, ожидая, стоит ли мне подтолкнуть ее дальше или позволить ей сделать это.
Ее глаза делают то же самое, что и на сцене ранее, когда они смягчаются, и синий цвет не такой резкий, но они все еще горят ярко, как газовое пламя. Хитрость заключается в том, чтобы выяснить, это все шоу или она честна.
В любом случае, я не уйду, пока не получу какой-то рычаг влияния на нее.
— Я буду держать рот на замке при одном условии, — предлагаю я, подходя ближе к ней. Запах ее духов, смешанный с моей марихуаной, создает аромат лихорадочного сна, который делает мой кайф более сильным.
Она касается языком верхней губы.
— Каком?
Я наклоняюсь так, что мое лицо оказывается на уровне ее, наши глаза на одной линии.
— Скажи мне правду. Почему тебя это беспокоит?
— Что? — она замолкает, пытаясь избежать вопроса.
— Не притворяйся дурочкой, Сэйдж. Это некрасиво для такой девушки, как ты. Почему тебя волнует, узнают ли люди о твоем хобби? Это не то, что вызвало бы неодобрение или испортило бы твой имидж, так почему тебя это тревожит?
Мой взгляд скользит по ее телу, я вижу, что ее кулаки сжаты очень сильно. Несмотря на это, она стоит на своем, не сводя с меня глаз. Как будто она так уверена, что я не увижу ее насквозь, не проникну в нее.
— Потому что, когда ты даешь людям подлинные частички того, кто ты есть, они смешивают их и заедают утренним завтраком. Они растопчут все надежды, которые у тебя когда-либо были. Когда Пондероз Спрингс узнает твои секреты, ты навсегда останешься в плену этого города. Выхода нет, и я не позволю этому случиться.
Я бы солгал, если бы сказал, что ее ответ меня не шокировал.
Это заставляет меня задуматься, видела ли Сейдж уже порочные обычаи этого города близко и лично, если душа Пондероз Спринг, которую все знают, скрывает что-то катастрофическое и извращенное в стенах своего разума.
— Что с тобой случилось? — я спрашиваю случайно, намереваясь сказать это про себя.
Мои глаза скользят по ее телу, я вижу, как ее кулаки сжаты так сильно, что руки становятся призрачными. Несмотря на это, она стоит на своем, не сводя с меня глаз. Как будто она настолько уверена, что я не буду видеть я, намереваясь сказать это в уме.
— Достаточно, чтобы знать лучше.
Внезапно звенит звонок, шум студентов заполняет залы, и вся подлинность исчезает. Она поднимает свою сумку со сцены, проходит мимо меня и спускается по ступенькам.
Теперь это имеет смысл, как она принижала меня звездой, когда я угрожал ей на обочине дороги. Как она была такой бесстрашной.
Есть только два человека, которые могут смотреть адским дырам в глаза и не вздрагивать.
Те, кто в аду, и те, кто уже выбрался из него.
Я поняла, что что-то не так, как только вошла в дом Синклеров. На самом деле, я думаю, что поняла это, когда мои родители сказали мне, что мы собираемся там поужинать.
Каждый год нас приглашали на праздничные вечеринки, дни рождения, даже устраивали один из бранчей кампании моего отца на их заднем дворе. Но никогда не на простой ужин.
Истон сидит слева от меня, его отец во главе стола. Его мать сидит напротив сына, а мои родители рядом с ней. Ничего, кроме тихого грохота столовых приборов, бьющихся о тарелки, пока все едят в умиротворяющей тишине.
Я чувствую, как рука Истона скользит к моему бедру, останавливаясь там, слегка сжимая меня, когда он откидывается на спинку деревянного стула.
— Итак, Сэйдж, в этом году ты получила еще одну номинацию на встрече выпускников? Что это, четыре года подряд? — прямо спрашивает меня Стивен, и мой позвоночник напрягается, когда он произносит мое имя. Каждый раз, когда он говорит, это с дисциплинированным тоном, даже когда он болтлив.
Я вежливо киваю.
— Да сэр. Все четыре года старшей школы.
— Она скромничает, папа. Для нее это уже победа. Сэйдж каждый год выигрывает это. Как будто они выбрали бы кого-то другого, — Истон толкает меня своим плечом.
— Некоторым людям нравится быть скромными, сынок. Не всем нужно выставлять напоказ свои достижения. Ты мог бы кое-чему у нее научиться, — насмехается он, поднимая бокал и отпивая темно-красную жидкость.
Ускоренный курс того, как покровительствовать кому-то. Отец Истона в этом профессионал, настолько хорош, что все вокруг смеются над тем, что они считают удачной шуткой.
Хотя я не люблю своего парня все время, я также знаю, каково это быть заключенным в собственном доме. Чтобы с ним говорили снисходительно люди, которые должны заботиться больше всего.
Я протягиваю руку, любовно поправляя прядь выбившихся светлых волос.
— Я позволю себе не согласиться, мистер Синклер. Ваш сын научил меня большему, чем вы когда-либо знали за эти годы. Без него я не была бы той, кем являюсь.
Все это правда — он действительно помог мне показать, кем я могу быть и кем я не могу. Истон показал мне, как обрести силу; сам виноват, что я все себе забрала.
— Это мило с твоей стороны, дорогая. Я горжусь своим маленьким мальчиком, — говорит Лена.
Лена Синклер, его мать, потрясающая
