Работу свою Марта продолжала, но теперь стала все чаще перепоручать задания помощникам, а сама срывалась домой. Появилась навязчивая идея, что ребенка лучше будет накормить самой, Груня может что-то неправильно сделать, не так картошку разомнет, не так мяско порежет, ребенок подавится, отравится, да что угодно может случиться! Купать тоже никого не подпускала — не удержат, уронят. Даже мужу своему не доверяла — уж лучше пусть на работе свою энергию тратит. А ребенок этот ее, она его родила, и она знает лучше, что ему необходимо.
Груня за спиной хозяйки крутила пальцем у виска.
— Совсем наша Марта спятила. Скоро привяжет к себе сына, чтобы на работу с собой носить, и на том успокоится.
Марта сына к себе не стала привязывать. Она привязала к нему себя. С директорства ателье она ушла, стала брать заказы на дом, вспомнила былые навыки портнихи. Клиенток денежных у нее было по-прежнему много, так что деньги в доме всегда водились.
А мальчик тем временем рос небывало смышленым.
К трем годам он уже читал целые слова, знал счет и очень красиво рисовал. Комната матери всегда была усыпана выкройками и рисунками с моделями для платьев и костюмов. Саша иногда брал краски и раскрашивал их, за что от матери попадало до определенного времени. А потом она увидела, что раскрашивает он не просто так, а со смыслом. Там кармашек дорисует, там пуговички, там рисунок добавит. И у платья менялся вид. А уж его собственные рисунки просто восхищали Марту. У ребенка явно наметился художественный дар.
— Наш сын очень талантлив, — сказала она мужу. — У него дар художника, и это надо развивать.
— Так давно уже пора с его способностями что-то делать, — согласился Гуров-старший, — он и считает хорошо.
— Нет, математиком ему не надо становиться. Что толку? Не прокормит его это. Ты вот как сидишь в бухгалтерии, так и будешь сидеть со своими цифирками, моему Сашеньке такого счастья не надо. Пусть будет художником или модельером, прославится. Я все для этого сделаю.
— Да зачем ему быть художником? — попытался возразить Гуров, но получил в ответ такой яростный взгляд, что тут же стушевался. — Ну почему бы и не художником?
— Вот и я про это. Надо узнать, где у нас студии или кружки есть для таких маленьких. Займись этим, потом подумаем, куда его отдадим.
Кружок такой нашелся. Его вела пожилая армянка, Стелла Ашотовна, много лет занимающаяся с одаренными малышами. Кружок-студия был организован при художественной академии, и принимали туда только по блату, для всех остальных там всегда было «и так слишком много детей». Увидев рисунки Саши, Стелла Ашотовна даже не стала начинать свой обычный монолог по поводу переполненной группы, а взяла мальца с ходу. Первое же занятие перепортило Марте Феоктистовне все нервы. Родителей из студии выпроваживали, и она целый час провела в сомнениях — все ли нормально с ее драгоценным сыном, не поранился ли он кистью, не попал ли краской в рот или в глаз, не обидел ли его кто из группы… После нескольких занятий Марта приняла решение — со студией покончено, слишком много потенциальных опасностей. Саша еще маленький, к такой самостоятельности не готов. Лишать своего сына возможности художественно развиваться она не хотела и в итоге нашла молодого художника, согласившегося проводить занятия с Сашей на дому.
Платья Марты становились чуть ли самыми модными и престижными во всей Москве, и вскоре Марта уже могла нанять для Саши какого угодно учителя. Когда пришла пора идти в школу, мальчик был настолько развит, что мог запросто попасть сразу в третий класс. Но пускать маленького, неподготовленного к жизни в коллективе, одаренного мальчика в более старший класс значило подставить его под травлю одноклассников. Никто не любит вундеркиндов. Да и представить себе, как это Саша будет по полдня пропадать в школе без Мартиного присмотра, было просто нереально. Директриса школы тоже обшивалась у Марты и пошла семье Гуровых навстречу — Сашу перевели на домашнее образование. Договорились в школе, что он будет регулярно сдавать экзамены и таким образом переходить из класса в класс.
Гуров-старший все это жуть как не одобрял.
— Ты мальчишку губишь своей опекой, Марта! Ему уже давно пора со сверстниками играть, в футбол гонять во дворе, а ты что из него делаешь?
— Ты вот гонял в детстве, и что вышло? Ничего путного не вышло. Пусть у него будет возможность развиваться согласно его талантам.
— Да ты же его не спрашиваешь даже, чего он хочет! Ты же все за него решаешь. Нельзя так! Загубишь пацана!
— Он потом мне еще спасибо скажет. А ты как не понимал ничего в воспитании, так и не понимаешь. И не вмешивайся, прошу тебя. Когда мне понадобится, я спрошу твоего мнения.
Гуров-старший потерпел-потерпел такое отношение к себе еще пару лет, да и слинял из дома. От жены подальше. Марта и не сопротивлялась. Ничего общего с мужем у нее давно уже не было. Подмога ей была не нужна, деньги сама зарабатывала, в воспитании сына он только мешал. Сашу Гуров-старший навещал исправно и с каждым разом замечал, что глаза у сына становились все грустнее и грустнее.
— Что, запарился уже от этой жизни?
— Папа, почему она не слушает меня, а? Я хочу в школу, в нормальную школу. Я не хочу этих бесконечных занятий на дому. И так меня все каким-то уродом считают, как будто я инвалид. Скажи ей, папа, ну пожалуйста!
— Не знаю, сынок. Она и меня не слушает.
— А можно я к тебе перееду? С тобой буду жить?
— Я бы с радостью, но ведь она не отдаст. А ты еще маленький.
Гуров боялся, что Марта услышит эти разговоры и обвинит его в том, что это он внушает ребенку подобные мысли. Он стал приходить реже, чтобы реже испытывать чувство вины перед сыном.
В двенадцать лет Саша вдруг перестал радовать Марту своими успехами. Из мальчика с горящими глазами превратился в вялого, безразличного подростка, потерял интерес к учебе. Много спал, смотрел телевизор. С трудом сдал очередные экзамены. Перестал рисовать. Совсем. Марта встревожилась. Потащила мальчика по всем врачам, но те ничего не нашли.
— Похоже, переутомился ваш парень, — заключил старенький профессор по детским болезням, — ему надо отдохнуть, сменить обстановку. И все наладится.
— Очень хорошо. Он и так опережает своих сверстников в учебе, не грех и отдохнуть годочек.
И Марта стала усиленно развлекать сына. Возила его в санатории, пользовалась связями своих клиенток, доставала путевки в лучшие оздоровительные места, водила его в цирк, театры, парки. Первое время усилия дали результаты, но уже через полгода Саша опять сник. Стал грубить матери, срываться на Груне, дерзить учителям. Только с отцом нормально разговаривал, но Марта, видя это, жутко ревновала и стала еще больше ограничивать визиты бывшего мужа, боясь «опасного» влияния.
В пятнадцать лет Саша сбежал из дому. Марта взбесилась, подумала, что сын умотал к папаше. Но не тут-то было. Саша сбежал не просто из дому. Он сбежал от своей опостылевшей жизни в золотой клетке. Подальше. В противоположном направлении. На самое дно. Бродяжничал, сдружился со шпаной, царствующей «на дне». Как ни странно, но мимозный образ жизни, как оказалось, не сломил дух, заложенный в нем при рождении. Помыкавшись новичком, получив свою порцию побоев и оскорблений, он научился давать сдачи, пресекать обидчиков и входить в доверие к сильным мира бродяжек. Он быстро освоил законы нового общества, принял их и вскоре уже был среди тех, кто «рулил».
Однако эта жизнь не заинтересовала его. Через полтора года он нашел более близких себе по духу друзей — вольных художников. Тех, что пишут картины на бульварах, когда захочется, подрабатывают на настенных разрисовках и спускают деньги на выпивку и прекрасных женщин на общих тусовках. Покровительствовал этой тусовке уличной богемы некий Гриша Линько, распределявший подфартившую работу для художников. Все доходы стекались к нему, и он же решал, что с ними делать и сколько кому дать. И хоть он умудрялся не ущемлять свободный дух примкнувших, авторитет его оставался нерушимым среди обитателей его студии в подвале старого дома близ одного из вокзалов. Среди них Саша прижился быстро, и ему довольно долго удавалось сохранять там место «своего в доску» парня. Звали его теперь Алекс. О родителях не вспоминал, хотя несколько раз видел мельком и отца и мать, но успел скрыться. Матери он с самого начала отправил письмо, где сказал, чтобы не искала, что уехал на Север и не вернется. Когда он видел ее в последний раз, она сильно постарела, шла нетвердой походкой и вообще была словно не в себе. Увидь она Сашку, она бы и не узнала в длинноволосом парне со спадающими на глаза кудрями, в потертых джинсах и линялой футболке своего сына. Слишком не вязался образ уличного хиппи с грубыми манерами и развязной речью с милым домашним мальчиком в белой рубашечке, каким он когда-то был.
