Надо признать, ее познания в этой области весьма ограниченны. Причем, из всего вышеперечисленного она умеет лишь менять цветы (при условии, что их ей кто-нибудь принесет), стирать пыль и варить кофе. С телефонными звонками, входящей и исходящей документацией могли возникнуть определенные трудности.
Маша посмотрела на часы — до начала рабочего дня оставалось еще пятнадцать минут. Этого должно хватить, чтобы смахнуть пыль с рабочего стола Его Княжества и заодно осмотреться в логове врага. Воровато оглядываясь, Маша подошла к двери, ведущей в княжеский кабинет. Она была почти уверена, что дверь окажется запертой, но та неожиданно легко открылась.
В кабинете царил полумрак — жалюзи снова оказались опущены, — пахло дорогим парфюмом и сигаретами. Помещение явно нуждалось в проветривании, но Его Княжество, уходя домой, не удосужился открыть окно. Наверное, следить за микроклиматом в кабинете должна секретарша, то бишь, она, Маша Литвинова. Маша мысленно прикинула, сможет ли справиться с еврозапорами на окнах. Можно было бы включить кондиционер, знать бы как. Нет, пожалуй, с окнами разобраться проще. В распахнутое настежь окно ворвался прохладный утренний воздух. Ну вот, одна проблема благополучно решена. Осталось смахнуть пыль с княжеского стола и убраться восвояси. Только чем это сделать? Не рукавом же?
Тряпочки для пыли не нашлось. Да и откуда в этом роскошном кабинете взяться скромной тряпочке для пыли?
Маша окинула критическим взглядом стол — идеальный порядок, никакой пыли нет и в помине. Картину портит лишь пепельница, доверху заполненная окурками. Если Его Княжество и дальше будет так много курить, то, возможно, очень скоро Маше придется искать новую работу из-за скоропостижной кончины нынешнего работодателя. Курение — это вам не шутки, так и до рака легких недалеко.
Маша злорадно хмыкнула. Вообще-то она не была кровожадной, но этот спесивый Князь, ее новый босс, не нравился ей так активно, что представить его скоропостижную смерть особого труда не составило.
Она уже собиралась уходить, когда взгляд упал на княжеское кресло. Не кресло даже, а настоящий трон в стиле модерн. Сидя в таком кресле, ничего другого не остается, кроме как вершить людские судьбы. Ей вдруг невыносимо остро захотелось присесть на этот трон, на самый краешек, всего на секундочку. Почувствовать то, что чувствует он, понять, что же это за чувство такое.
Соблазн был велик. Маша выскользнула из кабинета, промчалась через приемную, выглянула в коридор — никого. Она непременно услышит дребезжание лифта, если что…
Вернувшись в кабинет, Литвинова с лету плюхнулась на княжеский трон, блаженно прикрыла глаза. Удобно! Глупость, конечно, несусветная, но как все-таки удобно! Сразу захотелось «вершить судьбы». Хотя бы одну…
Маша приоткрыла один глаз, свирепо наморщила лоб, сказала голосом холодным и надменным:
— А ну-ка, подайте мне голову холопа Ваньки Серебряного!
— …Не дождетесь, Мария Андреевна, — послышалось откуда-то из-за спины.
Она зажмурилась, вжалась в кресло, которое враз из княжьего трона превратилось в электрический стул.
Попалась!
Как же она так попалась? И почему голос слышится сзади, если сзади — глухая стена?
…Еще никто и никогда не посягал на его рабочее кресло. Даже немногочисленные друзья, даже многочисленные любовницы. Его кресло было неотъемлемой частью его внутреннего пространства, а в свое внутреннее пространство он не пускал никого: ни друзей, ни врагов.
И вот сейчас в его любимом кресле расселось существо, которое вообще никакой классификации не поддается.
Секретарша! Широкоротое, большеглазое нечто, которое сострадательная Лика подобрала на улице, а он, дурак такой, принял на работу. И мало того что расселось — оно еще и голову его требует!
Этот поступок был такой безрассудный, такой самоубийственный, что Серебряный даже не мог на него как следует разозлиться. Он смотрел на пунцовые уши своей секретарши, на ее короткие волосы, вздыбившиеся на загривке, на тонкую, по-детски беззащитную шею и подрагивающие от страха, он надеялся, что от страха, плечи. Ему хотелось смеяться.
Серебряный бы и рассмеялся, но вовремя вспомнил, что эта маленькая проходимка назвала его холопом Ванькой. Это уже перебор. Самое время объяснить ей, кто тут холоп, а кто хозяин…
Вчерашний день выдался напряженным. После ухода Лики и этой вот негодяйки Серебряный засел за работу. День незаметно перешел в вечер, а вечер — в ночь. Он встал из-за стола в первом часу. Можно бы ехать домой, но зачем? Чтобы через каких-нибудь пять-шесть часов вернуться обратно? Серебряный решил остаться. Тем более что все необходимое у него было прямо здесь, в офисе.
Еще когда этот старинный особняк реставрировали, Иван потребовал, чтобы архитектор сделал нечто вроде «комнаты отдыха», сообщающейся с рабочим кабинетом.
Диван, телевизор, стереосистема, микроволновка, холодильник, заполненный продуктами, шкаф с костюмами и свежими сорочками, туалет, душ. При желании можно неделями не уходить домой.
После смерти Стрижа он так и делал — сутками просиживал в своей «комнате отдыха», в то время превратившейся для него в индивидуальную «камеру пыток». Он пытал себя алкоголем, он пытал себя сигаретами, он пытался добить себя воспоминаниями…
У него ничего не вышло. И «камера пыток» медленно, день за днем, превращалась обратно в «комнату отдыха». Жизнь налаживалась. Даже без Стрижа она все равно налаживалась…
Сегодня, когда Серебряный брился, пил ледяную минералку, надевал свежую рубашку, завязывал галстук, он и думать не думал про свою новую секретаршу, это большеротое, зеленоглазое нечто.
Он не думал о ней, когда приводил в действие идеально отлаженный, абсолютно бесшумный механизм, превращающий панель на задней стене его кабинета в раздвижную дверь.
Он ее сразу даже не заметил.
А потом он услышал голос:
— А ну-ка, подайте мне голову холопа Ваньки Серебряного…
Маше было страшно. Так страшно, что не оставалось сил выдернуть свое ставшее вдруг по-ватному мягким тело из княжеского кресла. Нужно было что-то делать, а не сидеть вот так, дура дурой, вжав голову в плечи. Нужно хоть что-нибудь сказать.
От страха язык прилип к нёбу, стал сухим и неповоротливым, но она все-таки попробовала. Ее робкое «извините» получилось неубедительным. Маша даже не была уверена, что Его Княжество ее расслышал.
Он расслышал. Обошел кресло, присел на край своего рабочего стола, уставился на нее холодными, равнодушными глазами.
— Лихо начинаете, э… Мария Андреевна. Первый день на работе — и уже такие запросы. — Его голос был отстраненно-равнодушным, таким же равнодушным, как и его глаза, но Маша вдруг поняла — он не сердится. Нет, сердится, конечно, но лишь самую малость. Той испепеляющей ярости, с которой она столкнулась при их первой встрече, не было и в помине. Это радовало, это вселяло надежду, что босс не убьет ее на месте и, может, даже не уволит.
