вернулась к своему мудаку?
Остаток перерыва обсуждаем с Людмилой Борисовной сложившуюся ситуацию. На вечер у меня запланировано несколько встреч в городе. Домой попадаю аж после восьми. Не предел, раньше я и до ночи могла сидеть в офисе, но теперь все мое время принадлежит Арише.
– Я уже хотел тебе звонить, – выходит меня встречать Кир, – ужин остывает.
– Сейчас, только руки вымою.
Когда я захожу в столовую, Ари с Кириллом уже сидят за столом. Дочь, оживленно размахивая вилкой, рассказывает о том, как прошел ее день. Я чувствую себя чужой в их компании. Сердце щемит от тоски, и, будто почувствовав это, Кир парой ненавязчивых вопросов вовлекает меня в беседу. Уже через пять минут мы вместе смеемся над какой-то историей из жизни Ариши-трехлетки. После ужина я берусь убирать грязную посуду, и Кир с мелкой, не выказывая никакого удивления по этому поводу, принимаются мне помогать. Чем ближе к ночи, тем сильнее я нервничаю. И Кирилл никак не способствует моему успокоению. Скорей даже наоборот. Я затылком чувствую его хищный взгляд.
– Почему ты не сказал мне, что тебя вчера допрашивали?
– А что бы это изменило? – Кир заходит мне за спину, ласково собирает волосы и, перекинув их на одно плечо, целует другое. Ответа на его вопрос у меня нет. Да и вообще мне все трудней собрать мысли в кучу, когда он так близко, Ариша спит, и нет никакого повода оттягивать неизбежное. Поэтому я тараторю:
– Просто интересно. Тебя в чем-то обвиняют?
– А тебе бы этого хотелось? – Кирилл опускает ладони на мои бедра, проходится к ягодицам и с силой их стискивает. Легкая боль генерирует ток, распространяющийся по телу и концентрирующийся на самых кончиках нервов. Обернуться просто боюсь. Боюсь, что тьма его взгляда утащит меня на дно, с которого я не смогу подняться.
– Постой, Кир!
– Ну что еще?
– Я не готова! Дай мне немного времени, – умоляю, заламывая руки.
– Нет, – выдыхает в шею.
– Даже не попытаешься сделать вид, что тебе есть дело до моего мнения? – цежу сквозь стиснутые зубы. – Тебя что, вообще не напрягает, когда тебя не хотят? Только твои желания имеют значение?
Кирилл замирает, и на долю секунды мне даже удается поверить в то, что я до него достучалась, но где там? Всего одно биение сердца… И вот я уже зажата между стеной и его горячим, как печка, телом. Ладони распластаны на стене на уровне головы. Юбка задрана на спину, прогнувшуюся в пояснице, а его руки, кажется, везде: на заднице и крестце, на бедрах и между ягодиц. Спускаются туда, где какого-то черта мокро. И до предела раскалено.
– Это так ты не хочешь? – хриплый смешок мне в ухо. И сразу три пальца внутрь. Со всхлипом приподнимаюсь на носочках, чтобы избежать этой пытки. Но Кирилл очень быстро возвращает меня в прежнее положение. Я сойду с ума, если мы продолжим! Или я уже спятила, раз позволяю ему это все? Пальцы сопляка движутся во мне с пошлым чвакающим звуком. Я теку, как, может быть, никогда.
– Отпусти!
– Нет.
– Я не хочу!
– Хочешь, Анечка… Хочешь. Просто позволь мне. И я сделаю тебе очень… очень хорошо. Будешь кончать у меня, как из пулемета.
Сложно разговаривать, когда тебя в это время весьма умело трахают. Невозможно капитулировать, когда все происходящее настолько за гранью добра и зла. Все во мне противится практически так же, как и жаждет забыться. Забыться и забыть. О табу, о чужих «хорошо и плохо»… В его нахальных, пошлых, возмутительных в своей откровенности словах звучит мольба, важность которой лишь подчеркивают его сбившееся дыхание и хриплые несдержанные стоны предельно раскованного мужчины. Это зов, на который я не могу не откликнуться. Мышцы бедер сокращаются, не выдерживая напряжения. Таранящие меня пальцы замедляют движение, а потом вовсе выскальзывают, чтобы нежно… так нежно коснуться мучительно напряженного клитора.
Я рычу, обезумев от похоти, злости и того, с какой легкостью он подчиняет себе мою волю. Так не должно быть. Наверное. Или…
– Сделай с этим что-нибудь!
– Добавь к своей просьбе «Кир»…
И ведь потребности в этой его просьбе ничуть не меньше, чем в моем требовании поскорее со всем покончить. В голосе сопляка нет превосходства, и нет заносчивости. Хотя он не может не понимать, что победил. Я в его руках, безвольная, текущая и на все согласная. Но что-то мне подсказывает, он тоже ни черта не свободен.
– Сделай с этим что-нибудь. Пожалуйста, Кир.
– С-с-сука, ты хоть представляешь, как долго я этого ждал? – губы Кирилла становятся ближе, и в следующую секунду я чувствую влажный толчок языка в ушную раковину. Его ласки – это всегда излишняя влага. Насколько я помню из школьного курса ОБЖ, такое обильное слюноотделение – верный признак бешенства. Бешеный он и есть. Мне бы не мешало сконцентрироваться на этих мыслях, чтобы дать шанс врожденной брезгливости положить конец творящемуся безумию. Но почему-то в его дрожащих от нетерпения руках я могу думать лишь о том, что Кирилл пускает по мне слюни уже долбаных восемь лет! А это даже по моим меркам много, по меркам же недавнего подростка – едва ли не целая жизнь. Упрямый, невозможный мальчишка. – С ума по тебе схожу, Аня. С тех пор, как впервые встал, дрочу только на тебя.
О господи. Я судорожно вздыхаю, до звезд перед глазами вжимаясь покрытым испариной лбом в обитую теплым деревом стену. Тело каменеет. Мысли на скорости света закручиваются вокруг его шокирующих откровений. Таранящие душу эмоции концентрируются, постепенно сжимаясь в точку, и в какой-то момент взрываются в моей голове, взмывая перед глазами яркими вспышками света. Всхлипывая и дрожа, льну к стене, не в силах поверить, что сопляк довел меня до оргазма сло-ва-ми.
– Анечка, дай, – шепчет сбивчиво, поворачивая к себе мою голову. – Дай… Хочу это видеть.
– Что видеть? Как ты меня поломал? – едва шевелю запекшимися губами.
– Нет, глупая. Как ты кончаешь. Ты же кончила, правда? Мне и делать ничего не пришлось, такая ты охуенно горячая.
В глазах сопляка искрится детский восторг. Я не помню, чтобы он так радовался, даже когда ему на Новый год подарили вожделенный Икс бокс. Собственно, подарок он принял с каменным лицом, как и всегда.
