Джастина горевала и о матери. «Если смерть Дэна едва не убила меня, каково же маме?» Подумаешь об этом – и хоть кричи, беги на край света от мыслей, от воспоминаний. Вставали перед глазами дядья, какие они были в Риме на посвящении Дэна – прямо раздувались от гордости, словно голуби-дутыши. Вот это хуже всего – видеть мать и всех дрохедских навсегда безутешными, опустошенными.
Будь честной, Джастина. Если по совести, это ли хуже всего? Не точит ли тебя куда сильнее другое? Никак не удается отогнать мысли о Лионе, а ведь этим она предает Дэна. В угоду своим желаниям она отправила Дэна в Грецию одного, а если б поехала с ним, возможно, он остался бы жив. Да, именно так. Дэн погиб оттого, что она, эгоистка, поглощена была Лионом. Брата не вернешь, поздно, но если никогда больше не видеть Лиона, этим можно хоть как-то искупить свою вину, ради этого стоит терпеть и тоску, и одиночество.
Так проходили недели, месяцы. Год, два года. Дездемона, Офелия, Порция, Клеопатра. С самого начала Джастина льстила себя надеждой – она держится как надо, ничем не выдает, что мир ее рухнул; она так тщательно следила за тем, чтобы говорить, смеяться, общаться с людьми в точности как раньше. Разве что в одном она переменилась – стала добрее, чужое горе ранило ее теперь, как свое. Но в общем с виду она осталась все той же прежней Джастиной – легкомысленная, порывистая, дерзкая, независимая, язвительная.
Дважды она пыталась заставить себя съездить в Дрохеду навестить своих; во второй раз даже взяла билет на самолет. И каждый раз в последнюю минуту что-нибудь ужасно важное и неотложное мешало поехать, но втайне она знала: подлинная помеха – сознание вины и трусость. Нет сил посмотреть в глаза матери, тогда вся горькая правда неминуемо выйдет наружу, и скорее всего – в бурном взрыве горя, чего она до сих пор умудрялась избежать. Пускай все в Дрохеде, особенно мама, и впредь утешаются верой, что хотя бы с ней, Джастиной, все хорошо, что ее рана все же не опасна. Итак, от Дрохеды лучше держаться подальше. Много лучше.
Мэгги поймала себя на том, что вздыхает, и подавила вздох. Если б так не ныли все кости, она оседлала бы лошадь, но сегодня от одной мысли о поездке верхом боль еще усиливается. Как-нибудь в другой раз, когда не так будет мучить артрит.
Она услышала – подъезжает машина, стучит молоток у парадной двери – бронзовая голова барана, доносятся невнятные голоса, голос матери, шаги. Не все ли равно, ведь это не Джастина.
– Мэгги, – позвала Фиа, выглянув на веранду, – у нас гость. Может быть, войдешь в комнаты?
У гостя вид весьма достойный, он не первой молодости, хотя, пожалуй, и моложе, чем кажется. Какой-то ни на кого не похожий, она таких никогда не встречала, вот только чувствуется в нем та же сила и уверенность, какой обладал когда-то Ральф. Когда-то. В далекие, невозвратимые времена.
– Мэгги, это мистер Лион Хартгейм, – сказала Фиа, отошла к своему креслу, но не села.
– О! – вырвалось у Мэгги, так странно вдруг увидеть того, кто занимал когда-то немалое место в письмах Джастины. Но тут же она вспомнила о приличиях: – Пожалуйста, садитесь, мистер Хартгейм.
Он тоже смотрел на нее с изумлением.
– Но вы ничуть не похожи на Джастину, – сказал он растерянно.
– Да, мы совсем не похожи. – И Мэгги села напротив него.
– Я вас оставляю, Мэгги, мистер Хартгейм сказал, что ему надо поговорить с тобой наедине. Когда вам захочется чаю, позвони, – распорядилась Фиа и вышла.
– Значит, вы и есть друг Джастины из Германии? – недоуменно сказала Мэгги.
Он достал портсигар:
– Вы позволите?
– Да, конечно.
– Не угодно ли и вам, миссис О’Нил?
– Нет, спасибо. Я не курю. – Она расправила складки платья на коленях. – Вы так далеко от родины, мистер Хартгейм. Вас привели в Австралию дела?
Он улыбнулся: что-то она сказала бы, знай она, что он, в сущности, и есть хозяин Дрохеды. Но он не намерен ей это говорить, пускай все здесь думают, что их благополучие зависит от совершенно постороннего человека, которому он поручил роль посредника.
– Пожалуйста, миссис О’Нил, называйте меня просто Лион. – Он произнес свое имя почти как Ливень, как звала его Джастина, и невесело подумал – наверное, эта женщина не скоро станет так непринужденно к нему обращаться, она явно не из тех, кто чувствует себя легко с чужими. – Нет, у меня нет никаких официальных дел в Австралии, но меня привела сюда очень веская причина. Я хотел видеть вас.
– Меня?! – изумилась Мэгги. И, словно чтобы скрыть смущение, тотчас заговорила о другом: – Мои братья часто вас вспоминают. Вы были так добры к ним, когда они приезжали в Рим на посвящение Дэна. – Имя Дэна прозвучало естественно, без надрыва, словно она нередко его произносила. – Надеюсь, вы погостите у нас несколько дней и повидаетесь с ними?
– Охотно, миссис О’Нил, – с легкостью согласился он.
Встреча оборачивалась как-то неожиданно, Мэгги почувствовала себя неловко: чужой человек прямо говорит, что явился за двенадцать тысяч миль только ради того, чтобы повидаться с ней, и, однако, не торопится объяснить, зачем это ему понадобилось. В конце концов, он, пожалуй, даже ничего, но почему-то перед ним немного робеешь. Быть может, он вывел ее из равновесия просто оттого, что она таких никогда еще не встречала. Внезапно Джастина представилась ей в совершенно новом свете – ее дочь запросто водит знакомство с такими людьми, как этот Лион Мёрлинг Хартгейм! Впервые Мэгги наконец подумала о Джастине как о равной.
Хоть она и немолода, и совсем седая, а все еще очень красива, думал Лион, встречая ее вежливо-внимательный взгляд; и все же странно, до чего не похожа на Джастину, вот Дэн – тот был вылитый кардинал де Брикассар! Как ей, должно быть, одиноко! И все же ее не так жаль, как Джастину: она явно сумела вновь обрести некоторое душевное равновесие.
– Что Джастина? – спросила Мэгги.
Он пожал плечами:
– К сожалению, не знаю. В последний раз мы виделись еще до гибели Дэна.
Мэгги ничем не показала, что удивлена.
– Я и сама после похорон Дэна ее не видела. – Она вздохнула. – Я все надеялась, что она приедет домой, но, похоже, она никогда уже не вернется.
Он пробормотал что-то невнятно-утешительное, но Мэгги словно не услышала, продолжала говорить, но как-то по-другому, будто не ему, а самой себе:
– Дрохеда теперь точно приют для престарелых. Нам нужна молодежь, а молодых только и осталась одна Джастина.
Жалости как не бывало. Лион порывисто наклонился к Мэгги, глаза его блеснули.
– Вы говорите о ней так, будто она принадлежит Дрохеде, – сказал он резко. – Предупреждаю вас, миссис О’Нил, вы ошибаетесь!
– Какое у вас право судить, что такое Джастина и где ей место? – вспылила Мэгги. – Вы же сами сказали, что видели ее в последний раз, еще когда жив был Дэн, с тех пор два года прошло!
