Она спокойно отвела его руку и терпеливо пояснила:
– Во-первых, мне под мои волосы нужен блондин. Во-вторых, ты чуть выше меня, а нужно, чтобы было двенадцать сантиметров. Из созвездия Стрельца и старше меня на пять лет. А мы с тобой ровесники.
Эдик глянул на нее удивленно, но в этот момент в подсобку влетела официантка Люська, на бегу сдернула с себя платье и, ничуть не стесняясь Эдика, принялась переодеваться и без умолку тараторить.
– Сегодня к нам Сема подвалит! Я его обожаю! Как он костюмы носит! Отдалась бы с закрытыми глазами! Говорят, даст у нас неслабый банкет с окончанием!
Нинка вопросительно глянула на Эдика, и тот кивнул, поясняя:
– Сема Гуревич, народный артист бывшего СССР, певец, куплетист, красавец и любимец самой разношерстной публики. Пообещал двести человек гостей и десять битков собственной охраны. День рождения. Говорит, пятьдесят стукнуло, но я это слышу от него не меньше пятнадцати лет.
– Э-эдичка-а! – протянула Люська. – А можно, я его обслужу?
– Ты и Киска, – с минуту подумав, для солидности изрек свое решение метрдотель.
Сема приехал в роскошном «роллс-ройсе» с водителем и, окруженный молодыми здоровыми ребятами и шикарными женщинам, не спеша вошел в ресторан. Пожал руку Эдику. Запах дорогих духов перебил запахи акаций и жасмина. Нинка разглядывала женщин, вдыхая их чудесные духи и совершенно им не завидуя. Она тоже могла иметь и такие духи, и такие платья, просто сейчас у нее были другие планы. Работа началась, огромные сдвинутые столы моментально заполнялись вкуснейшей едой ресторанного повара Павла Петровича – бывшего повара бывшего президента. Очень скоро гости захмелели, заиграли музыканты на сцене, по мановению руки Семы они вдруг прекращали играть, для того чтобы кто-то из его гостей сказал тост. Нинка обожала свою работу, и эту суматошную атмосферу ресторана, и гостей и музыкантов. Вся ее жизнь в Сочи казалась ей непроходящим праздником.
– Вон, вон, – затыкала пальцем в одного из гостей Семы Люська – она перехватила Нинку по дороге к столам. – Кстати, он на тебя три раза глянул.
– Но он же лысый, – возмутилась Нинка.
– Зато нос у него римский, – возразила Люська. – И крутой, это видно.
– Много ты понимаешь, я не хочу, чтобы мой будущий сын рано облысел.
– Ну а может, сам Сема! – даже испугавшись своей мысли, воскликнула Люська.
– Все население страны знает, что у Семы накладка. Отстань, все они психи, потому что творческие, и алкоголики по той же причине, – отрезала Нинка.
– Так какого рожна тебе надо? – возмутилась Люська.
– Если б я знала, – вздохнула Нинка.
Она поставила на столы Семы еще две бутылки коньяка и почувствовала чью-то руку пониже бедра. Рука была того лысого.
– Не надо, – также тихо сказал лысому словно выросший из-под земли Эдик.
– Что?! – Лысый уже здорово «заправился». – Что значит «не надо»? Не можно, что ли?
– Не можно, – тихо сказал Эдик. Лысый достал из кармана пачку долларов.
– А я покупаю, я башляю! – вальяжно закричал он и принялся тыкать пачкой зеленых купюр под нос метродотелю.
– Не продается, – терпеливо сказала Нинка.
– Это почему же? Мало?! Ну, в этом кабаке совсем обнаглели!
– Тофик, уймись! – крикнул через стол Сема. Лысый униматься как будто не собирался, а даже агрессивно схватился за бутылку. Он не учел, что в ресторане к таким ситуациям привыкли и считали их обыденной работой.
Через секунду к лысому подлетели крепкие ресторанные ребята, один из них мягко отодвинул Нинку в сторону и, схватив лысого за плечи, попытался усадить на стул. Но лысый владелец долларов оказался здоров как бык. С неожиданной ловкостью он залепил кулаком в глаз нападавшему и моментально получил сдачи, да так, что слетел с ног.
В тот же миг в свалку вмешались, не разобравшись в чем дело, битки Семы, и началась малопонятная, мало теперь чем объяснимая всеобщая «махаловка». С грохотом падала со столов посуда, визжали то ли от страха, то ли от радости роскошные дамы, а музыканты, чтобы покрыть шум, ударили во всю мощь и играли, словно озверев.
Сам юбиляр Сема продолжал спокойно сидеть во главе стола, невыразительно поглядывал на шумную свалку и маленькими глотками попивал коньячок, закусывая его лимоном.
Драка прекратилась так же мгновенно, как и началась. Кому требовалось – побежали замывать кровь с костюмов и физиономий, дамы поправляли прически, уборщицы тут же прибрали осколки на полу, а официантки восстановили порядок на столах. Все в порядке, никакой милиции не надо, да и долго ее досвистываться.
Эдик подошел к Семе и, наклонившись к нему, сказал виновато:
– Прости, ради Бога. Мое упущение.
– Пустое. Забудь, – совершенно невозмутимо ответил Сема. – Частушку небось знаешь? – И он негромко пропел приятным голосом:
Какая песня без баяна,
Какой еврей без «жигулей»,
Какая свадьба без Ивана,
Какой Иван без пиздюлей!
Он сделал паузу и неожиданно прикрикнул на весь стол:
– Тихо все! Ша! Я петь буду.
В ресторане действительно мгновенно наступила глубокая тишина, и вдоль столов своей мягкой походкой пумы Сема прошел к оркестру, недолго пошептался, встал у микрофона и запел:
А мне не надо от тебя
Печальных слов и обещаний.
А мне не надо от тебя
Случайной встречи и прощаний...
Наверно, выдумали мы весну, когда шумела вьюга.
Наверно, выдумали мы от одиночества друг друга... —
напевала негромко Нинка, возвращаясь домой крепко за полночь. Конечно, можно было взять и такси – обдирал на колесах со своими тачками у ресторана было полно до самого утра. Но ночь была теплой и свежей, море мягко шумело в темноте, а гуляющих по аллеям и набережной лишь чуть меньше, чем днем.
Для легкости походки Нинка скинула туфли с усталых ног, с наслаждением вдыхала запах моря и кипарисов, чувствовала себя свободно и беззаботно, почти счастливо.
Никакие особо тяжкие думки ее не занимали: кооперативная квартира в Москве достраивалась, денег на своих южных ресторанных гастролях она зашибала столько, что ими хоть стенку вместо обоев обклеивай. И все на данный момент вроде бы шло по плану... Да и план-то у нее был вовсе не хитрый...
В тот год, когда Нинке выдали аттестат об окончании средней школы, в их глухую заволжскую деревню не вернулся ни один из парней, призванных в армию. Когда два года назад уходили по осени, то все клялись, что непременно вернутся в родной колхоз, а тут вот и не вернулись ни один из четырнадцати... До этого призванные ребята тоже возвращались с потерями, но чтоб вот так разом ни один, такого еще не бывало. Самые глупые старухи в деревне, они же и самые древние, пустили слух, что их всех забрали на какую-то тайную войну и все они там положили свои головы. Старухам никто не верил, но сестра Нинки Валентина как-то на танцах однажды напилась самогону и принялась выть в полный голос, что-де, мол, ее жених Антон тоже сложил свою кудрявую голову в неведомых краях, а ей даже последней фотографии своей не переправил. Валентине дали еще самогонки, и танцы продолжались.
