Ознакомительная версия.
— Да, — уверенно, ровным голосом сказала она, ничем не выдавая внутреннее смятение, — одолжение. На самом деле совсем небольшое и, надеюсь, не самое неприятное.
И тут она едва не сдалась, едва не послушалась предупреждений, которые посылала ей интуиция, едва не убедила себя, что не обязательно обращаться к этому человеку, что подойдет кто-нибудь другой, не такой пугающий. Но потом она отвела взгляд и увидела, что брат прокладывает к ней путь сквозь толпу. Единокровный брат, напомнила она себе. Питер знакомо поморщился, заметив ее и того, рядом с кем она стояла. За Питером шел финансист с потными ладонями, которого брат выбрал для нее, сказав, что он поднимет бизнес Питера из руин, получив Тристанну.
— Ты должна помочь семье. — Он просто поставил ее перед фактом полтора месяца назад, словно речь шла не о ней.
— Я не понимаю, — сухо сказала она. Она не успела даже снять черное платье, в котором была на похоронах их отца в тот же день. Она не скорбела по Густаву Барбери, хотя, наверно, всегда будет скорбеть по отцу, которым он никогда, не был для нее. — Все, чего я хочу, — чтобы ты открыл мне доступ к нашему наследству, над которым теперь попечительствуешь.
Это чертово попечительство. Ее отец думал, что оно даст ему право контролировать ее, а теперь его обязанности легли на плечи Питера, и ей придется взаимодействовать с ним, чтобы иметь возможность распоряжаться имуществом. Ей не нужно было ни проклятое состояние Барбери, ни их обязанности и ожидания. Она сама зарабатывала себе на жизнь, гордилась этим, но теперь это стало роскошью, которую она не могла себе позволить. С тех пор как Густав заболел, здоровье ее матери начало быстро ухудшаться. Долги росли стремительно, не в последнюю очередь из-за того, что восемь месяцев назад Питер начал распоряжаться финансами семьи и перестал оплачивать счета Вивьен. Содержать ее приходилось Тристанне, но денег, которые она получала, работая художником в Ванкувере, совершенно не хватало. Ей пришлось обратиться к Питеру в надежде получить свою долю наследства.
— Тебе и не нужно понимать, — прошипел Питер; в его глазах блестело злобное ликование. — Просто делай, как я скажу. Найди подходящего богатея и возьми у него, что тебе надо.
— Не вижу, как это поможет тебе, — вежливо сказала Тристанна, как будто не чувствовала ледяного ужаса.
— Не думай ни о чем, кроме собственного вклада, — огрызнулся Питер. — Связь с нужным человеком придаст мне веса в глазах моих инвесторов. Если эта сделка сорвется, я потеряю все, и первой потерей будет твоя бесполезная мать.
Тристанна поняла все слишком хорошо. Питер никогда не скрывал своего презрения к ее матери. Заболев, Густав передал бразды правления Питеру, отказав Тристанне за ее своенравие. Он, без сомнения, думал, что его сын позаботится о его второй жене, и не оставил отдельных указаний в завещании. Однако Тристанна прекрасно знала, что Питер долгие годы ждал возможности отплатить Вивьен за то, что она заняла место его матери. Он был способен на все.
— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — спросила Тристанна.
— Спи с ними, жени их на себе, что угодно, — отрезал Питер. — Убедись, что ваши отношения известны всем таблоидам Европы. Мне нужно, чтобы ты любыми способами заставила мир поверить, что у семьи Барбери есть доступ к большим деньгам.
Тристанна отвела взгляд от финансиста и снова посмотрела на Питера, чей взгляд горел отвращением, и ее нерешительность исчезла. Лучше сгореть в огне Никоса и взбесить брата, в качестве «своего вклада» используя его заклятого врага, чем покориться куда более печальной судьбе.
Полуулыбки больше не было на губах Никоса, когда она повернулась к нему. Внешне он был по-прежнему расслаблен, но она почувствовала, что все его мускулистое тело напряглось. От поразительной силы, таящейся под легкой одеждой, у Тристанны пересохло горло, но отступать было поздно.
— Я бы хотела, чтобы вы поцеловали меня, — раздельно произнесла она. Шаг в бездну сделан. — Прямо сейчас. Если вас не затруднит.
Никос ожидал чего угодно от этой вечеринки, только не каких-либо просьб от наследницы Барбери. Ликование охватило его с такой силой, что она должна была почувствовать это, но она только смотрела на него глазами цвета лучшего швейцарского шоколада. На него нахлынуло темное удовлетворение, он поймал себя на том, что улыбается не слишком вежливо, но она не опустила глаза. Смелая. Куда смелее, чем ее трусливые бесчестные родные. Вот только ей это не поможет.
— Зачем мне целовать вас? — мягко спросил он, наслаждаясь тем, как краска заливает ее щеки, позолоченные послеполуденным солнцем, и небрежно обвел стаканом толпу вокруг них. — На этой яхте множество женщин, готовых драться за мой поцелуй. Почему это должны быть вы?
В ее глазах мелькнуло удивление, быстро сменившееся чем-то другим. Она сглотнула и медленно улыбнулась острой как бритва улыбкой, работавшей на публику. Никос знал цену этому оружию.
— У меня есть причины прямо просить вас об этом, — ответила она с неопределенным, но приятным акцентом, в котором смешались европейский и североамериканский говоры, и вздернула подбородок, — а не ждать, чтобы мое декольте попросило за меня.
Это против воли понравилось Никосу, несмотря на потребность уничтожить ее, потому что она была Барбери, а значит, испорченная, потому что давным-давно он поклялся, что не успокоится, пока не сотрет с лица земли эту семью, потому что ее брат-червяк даже сейчас наблюдал за ними. Он придвинулся к ней ближе, чем требовали приличия. Она не дрогнула. Это тоже очень понравилось ему, хоть и не должно было.
— Некоторые женщины не видят ничего предосудительного в том, чтобы выставлять то, что имеют, на всеобщее обозрение, но я понимаю вашу позицию.
Он оглядел ее, от русых волос и умных карих глаз до точеной фигуры. На ней было простое платье, подчеркивающее изящные изгибы тела. Она не была красавицей, но все равно была неотразима: сильный подбородок, ум, который она не скрывала, явное отсутствие интереса к ботоксу, коллагену и силикону, напряженные плечи. Он снова посмотрел ей в лицо и был рад тому, что она едва успела спрятать минутную гримасу за стандартным официальным выражением.
— Что вы можете привнести в поцелуй, чего не могут другие? — спросил он, делая вид, что не впечатлен.
Она только вызывающе изогнула тонкую бровь.
— Себя, — ответила она, а выражение ее лица добавило: «Разумеется».
Совершенно неожиданно Никоса опалила страсть. Он не должен был чувствовать ничего подобного, он должен был презирать ее, но Тристанна Барбери оказалась совсем не такой, какой он представлял ее. Она училась в лучших школах Европы и должна быть совершенной. Однако, разглядывая ее фотографии, он видел простую естественную девушку, хотя и подозревал, что такое ощущение возникает благодаря мастерству фотографов. Теперь же он понимал, что она действительно была такой, настолько живой, что жизнь, казалось, плясала вокруг нее, как пламя, к которому ему хотелось прикоснуться.
Ознакомительная версия.
