А. Б. вдруг вскочила и замерла у двери, к чему-то прислушиваясь.
– Пожалуйста, тише! – Она по-детски приложила палец к прекрасным губам и привстала на цыпочки. – Слышите? – Засиявшие глаза показали на потолок.
Сверху, из затухающего бального гомона, медленно потянулись завитки первых вальсовых тактов.
– «Сказки венского леса» – я заказала специально для вас. Но не потому, что вы написали «Трех Штраусов». Это в честь того, что вам предстоит еще сделать… Если по какой-то причине моя просьба покажется невыполнимой, утопите бумаги в океане – мне они больше не понадобятся.
А. Б. посмотрела на меня долгим, печальным и, мне показалось, насмешливым взглядом. Я готов был поклясться, что всегда знал и любил этот взгляд. Прежде чем я успел покинуть кресло, А. Б. исчезла, подхватив шуршащий палой листвой плащ. Сверху гремел, добивая мою растерянность, окрепший, ликующий вальс, у босой ноги бездомным щенком приткнулась чужая сумка, в воздухе парил аромат «Arpejio» – как раз тех духов, которые я давно научился распознавать, как опытный коп дактилоскопию своего любимого преступника.
До жидкого рассвета, с любопытством прильнувшего к иллюминатору, я разбирал исписанные листы, стихи, фотографии, письма, газетные вырезки, обрывки дневников и прочую бумажную мелочь, забивающую обычно ящики старых письменных столов. Меня влекло не любопытство, не принятое вместе с чужой сумкой обязательство, не смутная перспектива хорошего заработка. Увы. Это было сладкое смирение обреченности. Медленно и неотвратимо, с тревожным недоумением человека, окликнутого по имени на безлюдной горной вершине, я погружался в фантастический мир, неуловимо и тесно соприкасавшийся с моим собственным…
Когда часы пробили семь, я воровато покинул свое убежище, волоча по лестнице темно-коричневый кофр.
На палубе, в липком, въедливом тумане, я вскрыл толстобрюхий чемодан и широким жестом сеятеля стал кидать за борт тяжелые папки. Проводив последним взглядом свои уходящие под воду рукописи, вернулся в каюту и набил кофр содержимым дарованной сумки. А потом лежал, сверля недоуменным взглядом притихший потолок и размышляя, как случилось со мной – завзятым изобретателем невероятных банальностей – банальнейшая из литературных «случайностей»: я стал владельцем грандиозного, сногсшибательного и невероятно живописного сюжета?!
В ближайшем порту «плодовитый писатель» покинул «Морро Касл» и первым же рейсом вылетел в ту страну, куда вел след новых знакомств. Поколесив по Европе, осел в маленьком городке на австро-словацкой границе. А через год мне наконец удалось сделать то, что ждала от меня А. Б., – выпустить в свет гигантский роман, прослеживающий в клубке переплетенных судеб невероятную историю молодой женщины.
За это время до меня дошла кое-какая чрезвычайно интригующая информация: я узнал, что незабвенное лицо моей героини исчезло с поверхности бытийной шелухи, что кое-кто из ее окружения совершил кое-какие поступки, подлинный смысл которых мог быть понятен только посвященному. Или же непонятен вовсе – никому и никогда. Что чем добросовестнее старался я восстановить детали этой невероятно запутанной истории, тем больше наглели поначалу робкие и худосочные сомнения. Завершив труд, я блуждал в потемках и даже под страхом смертной казни не мог бы утверждать, что из достояния роковой сумки было подлинным и не являлись ли фрагменты, тронувшие сентиментальную душу старого писаки отчаянной правдивостью, всего лишь ловкой подделкой, а отдельные части истории, если даже не вся она, – изящной мистификацией.
Измученный сомнениями, я отправился путешествовать, а вернувшись в Нью-Йорк, нашел среди прочей корреспонденции изрядно поплутавшую посылку. Под луковичными слоями бумаг, утончавшихся к сердцевине, оказалась крошечная сандаловая шкатулка, а в ней кольцо с крупным прозрачным камнем неуловимо-переливчатого цвета, которое я сразу же узнал. Приложенная записка не отличалась многословием: «Благодарю и поздравляю! Вы, конечно, узнали этот перстень с александритом и наконец-то поняли все. Его переменчивая игра – цвет неуловимой истины, которой попросту не существует в мире железобетонной определенности. Это, пожалуй, единственная правда, за которую может поручиться смертный и которую вы помогли мне понять».
Подписи не было, да она и не требовалась, ведь я уже знал все, что еще предстоит узнать вам.
1968-й, 23 декабря. На электронном табло миланского аэропорта выскочила цифра «23.45». Оставалось всего сутки до Рождества и пятнадцать минут до конца смены. Сержант отдела по борьбе с наркотиками Луиджи Вискони с тоской посмотрел на толпу пассажиров, направлявшихся от дверей прибытия к стойкам таможенного контроля. По лицам, одежде и громкой речи, доносившейся уже издали, Луиджи понял, что это наконец прибыл гамбургский рейс, сильно задержавшийся еще при взлете. Он посмотрел через зал на Франческу, машинально поправившую свой синий беретик с золотой эмблемой таможенной службы и занявшуюся документами вновь прибывших.
Альма, крупная восточноевропейская овчарка Луиджи, специально натренированная на поиск контрабандных наркотиков, слегка дернула поводок, заметив выплывающие на ленте транспортера из багажного отделения чемоданы. В ожидании сигнала, собака тихо поскуливала, кося на хозяина умным карим глазом. Сумки, пакеты, чемоданы двигались прямо на них толстой, извивающейся змеей, и Луиджи машинально отпустил поводок. Легко запрыгнув на спину «змеи», Альма пошла вспять движения конвейера, аккуратно переступая лапами и обшаривая внимательным носом прибывшие в Милан вещи. Выслеживая добычу с присущим ей рвением, собака на этот раз старалась напрасно: последний рейс в дежурстве Луиджи не обещал находки, даже новичок знал, что поступление наркотиков из Германии – дело маловероятное. После всей сегодняшней толчеи, затеянной метеорологами и спутавшей все рейсы, после неразберихи с багажом и нашествия каких-то подозрительных ливанских беженцев, сержант наконец-то мог расслабиться. Исподтишка оглядывая публику, подтягивающуюся за своими вещами, Луиджи оценивал впечатление, производимое работой его собаки. Обычно в толпе оказывалось немало людей, приходивших в восторг от этого аттракциона и кое-кто даже пытался бросить Альме съестное, которым она, естественно, пренебрегала.
Боковым зрением Луиджи заметил парочку из тех расплодившихся в последнее время бродяжек, которые стаями собирались на площадях города. Нечесаные пряди длинных волос перехвачены на лбу замусоленным ремешком, длинные пончо висят балахоном – не разберешь, где парень, где девка. Тот, что повыше, держал в руках холщовую торбу, расшитую какими-то восточными иероглифами, а низенькая, помеченная Луиджи условно как «девушка», выглядывала из-за спины своего спутника с растерянностью туземца, столкнувшегося с цивилизацией.
