Но… этот запах.
Моргун поднялся на ноги и теперь пытался отряхнуть грязь с одежды. Генри так и валялся на дороге.
— Как вас зовут?
— Кэтрин.
— Что ж, Катрин, я должен втащить своего друга в дом, и одному мне не управиться.
Я старательно избегала его взгляда.
— Знаете, это не входит в мои обязанности. Усекли?
— Я заплачу еще двадцать фунтов, если вы мне поможете.
На хрен мне такое счастье… Но Моргун казался уж больно жалким.
— Сорок — и поладим.
— Хорошо, Катрин. Сорок так сорок. Хотя это, конечно, грабеж средь бела дня.
— Меня зовут Кэтрин.
Я нырнула в насквозь провонявшее такси, вытащила из-под сиденья кожаную сумку с деньгами и пристегнула ее к поясу.
Я перебросила через плечо правую руку Генри, а Моргун — левую. Для устойчивости я обхватила этого урода поперек спины — сказать «за талию» язык не поворачивается. Ну и пузырь, весит не меньше тонны. Мы волокли его по дорожке к выпендрежному многоквартирному дому. Итальянские кожаные ботинки Генри скребли по бетону, голова свесилась на грудь. Я молилась, чтобы он не блеванул снова. Испачканный пиджак мы с него сняли (моя идея), но вонь все равно стояла до небес. Моргун кряхтел, пыхтел и обливался потом. Да, парень точно не в форме.
Наконец мы добрались до двойных стеклянных дверей.
— Сейчас охранник подойдет, он поможет, — выдохнул Моргун.
Рано радовался. В отделанном белым мрамором вестибюле не было и следа охранника. Увидел, должно быть, как мы ковыляем по дорожке, и убрался подальше. Я его не осуждала. Мы поболтались там еще пару минут, — точнее, это Генри болтался между нами, а мы так и держали его на весу. Беглый охранник не появлялся, и я решила, что пора нам пошевеливаться самим. Моргун совсем взмок, и я опасалась, что он вот-вот уронит Генри.
Балансируя на левой ноге, правой я с силой пнула дверь. Пришлось подпереть ее плечом, чтобы не захлопнулась. Моргун от моих маневров едва не упал.
— Ну и мускулы у вас, Катерина. — В его голосе прозвучало искреннее уважение.
— Ага, слежу за собой. И вам бы не мешало. Тот еще хлюпик. А о Генри и говорить нечего…
— Куда теперь? — спросила я, когда мы миновали стойку консьержа.
Ботинки Генри оставляли мокрый след на мраморном полу. Будто мы тащили гигантскую серую улитку. И запах стоял соответствующий.
— Седьмой этаж.
— Вы что, шутите?
— Не волнуйтесь, здесь лифт. — Моргун кивнул на металлическую дверь, наполовину скрытую колонной, наполовину — могучим искусственным растением.
То, как мы запихивали Генри в кабинку, напоминало сцену из «Лорел и Харди»[1] — где они волокут по ступенькам пианино. Наша возня перемежалась проклятиями, ноги Генри умудрились остаться снаружи, и их прищемило дверью. Я велела Моргуну втащить ноги в лифт, а сама вцепилась в мерзкую тушу, потом подсказала, чтобы нажал кнопку седьмого этажа. Интересно, он способен хоть до чего-нибудь допереть собственным умом?
Когда лифт двинулся вверх, Моргун опять принялся восхищаться моей физической подготовкой:
— Вы самая спортивная женщина, какую я видел!
— Немногих же вы видели.
Фатально и закономерно: лифт завис между четвертым и пятым этажами. Я молилась уже по-настоящему: мысль, что можно застрять в этой вони с двумя кретинами, была невыносима. Моргун, бормоча что-то вполголоса, дважды ткнул в кнопку «7». И тут словно ниоткуда прозвучал голос:
— Дженис… пожалуйста… Забери меня домой, Дженис… Забери, любимая…
Наша улитка вышла из спячки! Сработало не хуже «Абракадабры» или «Сезам, откройся!»: лифт снова пополз вверх, и мы очутились на седьмом этаже.
— Дженис — это его жена, — пояснил Моргун и добавил: — Сука.
Дверь отворилась, и дюйм за дюймом, шаг за шагом мы выпихнулись в коридор. На полу синий ковер, потолок и стены выкрашены в тот же цвет. Откуда-то доносилась тихая музыка. На белых дверях красовались медные таблички с номерами. Меня всегда пробирает дрожь от этой странноватой, зажиточной безликости. Начинает казаться, будто все помещения здесь одинаковые и я никогда не смогу выбраться из здания — буду метаться в лифте вверх-вниз, снова и снова оказываясь в одном и том же коридоре. Лабиринт ничем не отличающихся этажей и переплетающихся переходов — и я бегу, бегу и кричу…
Наверное, это одна из форм клаустрофобии. Она у меня всю жизнь, я называю ее лабиринтофобией. Никогда бы не смогла работать в конторе. Продержаться в средней школе с ее классами-близнецами и кривыми темными лестницами — и то было непросто. Я сторонюсь крупных универсамов и станций метро. Больницы не переношу на дух, а тюрьмы… Будем надеяться, что я там не побываю.
Возле одной из белых дверей мы остановились. Мне пришлось держать Генри, пока Моргун шарил по карманам в поисках ключей. Через минуту я вся взмокла, лабиринтофобия приближалась к стадии паники.
— Быстрее, — проговорила я с перекошенным лицом.
Моргун наконец отыскал ключи и отпер дверь.
Пока он нащупывал выключатель, я в одиночку втащила Генри в комнату и сгрузила его на кровать королевских размеров.
— Не сюда, — начал было Моргун, но перехватил мой взгляд и смиренно пожал плечами: — А впрочем, ничего со мной не случится, если переночую в другой комнате.
Он расшнуровал ботинки Генри и сбросил их на пол, а потом прокричал приятелю в ухо:
— Заблюешь плед — урою на хрен!
Я прошла в гостиную. Не слабо: большое панорамное окно выходит на гавань, за стеклянной дверью — балкон с дачной мебелью и парой лавровых деревьев. Красивый кремовый ковер, диван-«честерфилд» и кресло, обитое красновато-коричневым бархатом. Шкафы из стекла и стали. Да, наш Моргунишка явно не из бедных.
До меня донесся звук расстегиваемой молнии, затем что-то мягко упало на пол. Черт, это раздевался Моргун.
— Что-нибудь выпьете? — крикнул он из спальни. — Чего ни пожелаете — у меня все найдется.
Сомневаюсь, дружок.
— Не могу. Я за рулем.
— Всего одну! — настаивал он. — Вы заслужили.
Я молча направилась к входной двери, но за спиной раздались шаги. Шаги босых ног.
— Катерина?
— Кэтрин.
— Но вы слишком экзотичны для такого заурядного имени. Черные волосы, большие глаза… Вы испанка или итальянка, верно?
Раздраженная, до предела измотанная, я развернулась, приготовившись узреть Моргуна не в самом презентабельном виде и надеясь, что до драки дело не дойдет. Но он оказался в мешковатой футболке и поношенных джинсах.
— Слушай, Моргун, уже четверть шестого, а у меня полная тачка блевотины. Мне лучше отчаливать.
