Мы должны были встретиться на противоположной стороне здания кирпичного комплекса, в котором когда-то располагался офис открытой планировки. Теперь он пустует – дом для бездомных птиц, которые могут попасть внутрь через разбитые окна и гнездиться на деревянных стропилах.
Когда я поворачиваю за угол в дальнем конце здания, вижу его.
– Эллиот, – говорю я, расплываясь в улыбке.
Он ухмыляется, и мой желудок делает сальто. Прошла неделя с тех пор, как я его видела. Среди всего сумасшедшего дерьма, которое произошло после смерти Чада, я не могла в одиночку покинуть клуб больше, чем на пять минут, и тем более добраться через весь город до тату-студии Эллиота или до таксофона.
Он попивает кофе, глаза сонные, и одет он в джинсы и толстовку.
– Эй, – говорит он, небольшая пауза после сказанного слова, словно он не может решить, как ко мне обратиться.
Хорошо. Он учится.
Когда я подхожу ближе, он раскрывает свои руки, затягивая меня в медвежьи объятия. Сначала я вздрагиваю, не привыкшая к внезапному проявлению подлинной привязанности, прежде чем растаять у его груди.
Он по-братски чмокает меня в лоб и отступает назад, осматривая мою обычную одежду.
– Где твой шлюшный костюм сегодня? – спрашивает он, поднимая руки вверх, когда я приближаюсь, чтобы стукнуть его.
– Заткнись, – говорю я, ворую его кофе и делаю глоток. Жидкость черная и горькая, никаких следов сахара или молока. Я кривлюсь и возвращаю его обратно. – Чувак, это отвратительно.
Он улыбается и подмигивает мне, пока его лицо не становится серьезным.
– Я слышал о Чаде, – говорит он, глубокие и хмурые морщины растянулись у него на лбу. – Ты в порядке?
– Да, в порядке, – говорю я. – Почему бы мне не быть?
Эллиот скрещивает руки от бодрящего ветра, глядя на меня с опасением.
– Боже, я не уверен… Может, потому что ты та, кто убил его?
– Эллиот! – протестую я. – Иисус Христос.
Он пожимает плечами и делает глоток своего кофе.
– Ну, а о чем нам еще говорить? О погоде?
– Бл*ть, чертовски холодно.
– Ты никогда не ругалась, когда мы были вместе, – говорит он. – Это сексуально.
– Много чего случилось с тех пор, как ты ушел от меня, – говорю я, делая акцент на «ушел» и «меня».
– В любом случае, зачем ты хотела встретиться в этом месте? – спрашивает Эллиот, видимо, игнорируя мою не очень тонкую насмешку на то, что это он порвал со мной. Он вытягивает шею, чтобы осмотреться. – Наверняка, есть места и получше для нашего «рандеву».
Я закатываю глаза.
– Ты принес вещи, которые я просила тебя забрать?
Он вздыхает.
– Я до сих пор не уверен, как я отношусь к тому, что доставляю тебе это дерьмо, Джу... – он останавливается на середине предложения, уставившись на меня. – Еще раз, как звали твою стриптизершу?
– Астрид Джуэл, – говорю я. – Засранец.
– Астрид Драгоценная Задница? – его брови взлетели вверх. – Вау, ладно, это интересное имя.
Он достает небольшой пластиковый пакетик из кармана джинсов и шлепает его в мою открытую ладонь.
– Придурок, – говорю я, кладя пакет в карман.
Он улыбается, как чеширский кот, сверкая зубами, перед тем, как сбросить ее и снова стать серьезным.
– Я беспокоюсь за тебя, Джулз, ты – все, о чем я могу думать, черт возьми.
– Я в порядке, – отвечаю срывающимся голосом.
– Ты не в порядке, – спорит он, хлопая своим кофе по подоконнику позади него. – Думаешь, я не знаю, что нужно сделать, чтобы попасть в клуб такого человека, как Дорнан Росс?
Вся его манера поведения меняется, словно по щелчку переключателя. Я практически чувствую ярость, излучаемую им, и разочарование.
Ужас.
И я понимаю, почему он себя так ведет.
Потому что однажды, он уже спас меня от Дорнана.
Мы оба знаем, что он не сможет спасти меня дважды.
– Ты думаешь, я какая-то испуганная маленькая девочка, Эллиот? Потому что, это не так. Я выросла в этой среде, помнишь? Проклятье, да мое первое детское воспоминание – это то, как я захожу к маме, сосавшей член Дорнана, ради всего святого. Эта жизнь не новая для меня, как бы тебе того ни хотелось. – Он потирает челюсть, обеспокоенный. Внезапно, я сожалею о сказанных словах. – Эллиот, – умоляю я его, чувствуя подступающие слезы. – Я не могу сделать это с тобой. Просто не могу. Если ты не можешь принять то, что я делаю, может, нам стоит прекратить подобные встречи.
– «Нам стоит прекратить подобные встречи», – насмешливо бормочет он себе под нос. – Нет, этого не произойдет.
Мы продолжаем сердито пялиться друг на друга. Его глаза блестят, а руки сжаты в кулаки. Я закусываю губу, чтобы не дать нахлынуть лавине эмоций. Я не могу его потерять, не сейчас. Он единственный человек в мире, на которого я могу рассчитывать. Он единственный, кто знает, где искать меня, если я потеряюсь в море предательства, кожи и Харли Дэвидсонов.
Он единственный человек в мире, который действительно заботится обо мне.
Я широко открываю глаза и закатываю их, чтобы слезы, образующиеся в них, не катились по моему лицу. Глупость заключается в том, что я уже не знаю, чего хочу больше – отомстить братьям?
Или не быть такой чертовски одинокой?
Часть меня хочет сказать ему, как сильно он разрушил меня, когда бросил. Заново, шаг за шагом, он собирал мою израненную душу три долгих года, лишь для того, чтобы однажды все это снова разрушить, оставив стоять, босиком, на подъездной дорожке, у дома его бабушки.
Но я не буду. Я так долго хранила это все в своей голове, что даже не знаю, как ему сказать об этом.
Во всяком случае, он заслуживает лучшего, чем кого-то, вроде меня.
Эллиот, тот, кто первым нарушает тишину.
– Тебе следует позвонить бабушке, – многозначительно говорит он.
Меня снова охватывают эмоции и тоска по дому. Я могу ненавидеть Небраску, но я люблю эту женщину всей душой. Бабушка Эллиота. Мои два ангела-Хранителя – она и Эллиот.
Я резко сглатываю.
– Я не могу.
– Да, ты можешь. Ты просто не хочешь.
– Я хочу, – настаиваю я на своем. – Это не так просто.
Он насмехается надо мной.
– Это всего лишь проклятый таксофон, Джулз. Не то чтобы она могла увидеть твое «лицо».
Он говорит «лицо», словно это самая уродливая вещь в мире, и я сжимаюсь, гнев и печаль горят в моей груди.
Я хочу уйти, но не могу. Я никогда не смогу уйти от Эллиота.
– Она скучает по тебе, – добавляет он, на этот раз мягче.
– Я тоже скучаю по ней, – бормочу я, глядя куда угодно, только не на него.
– Я до сих пор не понимаю, почему тебе пришлось ехать в Таиланд, чтобы переделать лицо. Мы находимся в Лос-Анджелесе, мировой столице пластической хирургии. Хотя, – говорит он, касаясь пальцем моей скулы, – они проделали чертовски хорошую работу, превратив тебя в незнакомку. Если бы не... – Его взгляд скользит по моему бедру, и я знаю, что он говорит о моих шрамах, которые он превратил в прекрасное произведение искусства, а не в бельмо на глазу. Он выглядит подавленным, словно не знает, как закончить это предложение. – Я бы даже не поверил, что это ты.
– В этом-то и состоял план, – говорю я, вспоминая свою первую встречу с доктором Ли; впервые мне пришло в голову, что я действительно могу нанести ответный удар Дорнану и его сыновьям.
Впервые, месть казалась возможной, и у меня потекли слюнки от сладкого вкуса мести.
Мне было восемнадцать. Эллиот отсутствовал уже несколько месяцев. Я едва держала себя в руках. Я просматривала газету, попутно пытаясь придумать изобретательный способ покончить с собой раз и навсегда.
В конце концов, он ушел. Бабушка весь день работала в закусочной. Никто не нашел бы меня.
Конечно, местная газета не слишком часто освещала о самоубийствах. Скорее, я лениво листала страницы, мой мозг работал, в попытке придумать способы безболезненного освобождения.
Я слышала о лекарстве, которое можно купить в Мексике. Что-то, что помогло бы вам ускользнуть, впасть в кому и неожиданно погрузиться в смерть. Но Мексика была слишком далеко, да и паспорта у меня не было.
